Позволяю любить - Алина Ржевская (2007)

Сама Аня сидела на диване, скрестив ноги — легко и непринужденно. Очевидно, что ей так удобно. Повсюду — на полу, на диване, по креслам — разбросаны были подушки. Много подушек, разные — они тем не менее подходили друг к другу и отнюдь не создавали пестроты и неряшливости. Словно создавалось ненавязчивое ощущение того, что именно так и должно здесь быть.

В ванной комнате к светильнику был подвешен колокольчик из чеканной бронзы — он был украшен монетами удачи. В этом тоже присутствовал отклик Востока.

Цвет и рисунок обоев, орнамент на ковре, столик с чайными принадлежностями… Восток, в общем, раздавался эхом повсюду, и особенно это ощущалось в комнате Ани, куда Антон неожиданно для самого себя осмелился зайти. Так вот просто взял да и зашел без всякого хозяйского дозволения.

Он осознал себя пребывающим в ее комнате только тогда, когда уже очутился в самом средоточии запретной территории.

Ковер на стене и полу. И снова — подушки повсюду. По стенам рассредоточились какие-то загадочные маски, на полках изящно обжились статуэтки, а в углу, окруженная разноцветными свечами, заняла свое достойное место ароматическая лампа. Повсюду в напольных вазонах вились экзотические цветы-растения, оплетающие, казалось, все свободное пространство комнаты — они распространяли свои щупальца даже к потолку.

Столь обильное множество всевозможных вещей не загружали комнату Ани зрительно, не превращали ее в тесную кладовую. Напротив — они будто переглядывались и перешептывались друг с другом, выражали искреннюю волю и желание своей хозяйки.

Как показалось в тот момент Антону, вещи в этой комнате защищали ее от вторжения чужаков. А он в настоящую минуту был именно этим самым чужаком. И, озадаченный такой неприятной догадкой, он поспешил ретироваться, испугавшись, что Аня станет свидетельницей его невольного дерзкого проступка.

Он ушел, так и не справившись с загадкой, какой именно Восток ей нравится: японский или китайский, арабский или индийский, мусульманский или буддийский? Это был ее частный мир, наполненный запахом мистики и привкусом оккультизма. Антон поневоле проник в смешение разных стилей, религий, наций, традиций и символов, из которого ему предстояло теперь вывести теорему сути и сущности Анны.

А значит, столь беспардонно глазеть по сторонам в ее комнате — равносильно осквернению святыни.

Но Антон был уже болен. И болезнь эта называется — Аня.

Но, быть может, он заболел как раз в тот самый миг, когда, выбираясь из ее комнаты, вдруг натолкнулся на Анин взгляд. Это говорят: глаза в глаза. Получилось — как вспышка. Так бывает, если в упор посмотреть на солнце и на время ослепнуть. Только Антон, похоже, получил серьезный заряд ослепления.

Аня отвела взгляд и промолчала. Что он мог сказать?

Она — словно шторку задернула, вновь углубившись в недоступные недра собственного, одного ей понятного мира. Или — миров? Там, в ее глазах, таилась пропасть бездонная под названием «бесконечность» — в ней и сгинул Антон без возврата. Нырнул и не вынырнул, захлебнулся.

С того дня вся жизнь изменилась. Антон постоянно думал об Анне и обо всем, что с ней связано, хотя при этом — вот странность! — ежечасно мучился каким-то второстепенным интересом: а что, что именно связано-то, что? Он и видел-то ее всего лишь раз, да и продолжалось это роковое свидание каких-то несколько мгновений. Видел комнату Ани — на это ушло чуть более минуты, — однако в память врезалась каждая мелочь. Антон закрывал глаза и снова, снова и снова оказывался в той комнате. В мыслях своих он мог находиться там часами.

Разглядывал, принюхивался, трогал предметы, и это выходило у него настолько реально, что порой казалось, что он сходит с ума.