Песок под ногами - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

— Безделье не отдых, — кричит Даша, отводя от меня взгляд. — Вы изнежите нас своей заботой. Нам не нужны тепличные условия.

«Не надо», — хочу сказать Даше, но вместо этого растерянно спрашиваю:

— О каких тепличных условиях говоришь, Даша? Вы с утра до ночи работаете, едите то, что заработали сами!

Даша не слышит меня, кричит:

— Вы укрываете нас от жизни. Чёрт с ними, с уроками, но даже здесь мы постоянно копаемся в себе. Вы создаёте замкнутый искусственный мир. Искусственно толкаете нас друг к другу. Жизнь другая — проще, грубее, в ней люди — поодиночке. Я говорила вам, другие говорили, это все знают, кроме вас. Вы даже здесь, когда мы просто поливаем брюкву, каждую минуту заставляете нас смотреть друг на друга. А теперь ещё и отдыхать. Зачем мы толчёмся все вместе на одном пятачке? Я не хотела вас обидеть, — добавляет она виновато.

— Даша, всё будет хорошо, — беспомощно лепечу, пытаясь в себя вобрать её боль.

Она не слышит меня, не видит.

— Сами просите говорить, что думаем. Я молчала три года, я делала, как вы хотели, и разучилась быть самой собой. И ослабла.

К нам идут ребята, бегут.

Первой подбегает Ирина.

— Что с вами? — Она суёт мне в руки тонкую ветку берёзы с прозрачными листками. — Правда, красивая? — Но тут же тускнеет. — Что с вами? Почему у вас дрожат губы? Кто обидел вас? — Она смотрит вопросительно на Дашу.

Даша снова набрасывается на меня:

— Вы хотите в коллектив, да? — Оборачивается к ребятам: — А ну! Сули-мули, сальвотики-дротики! — Хватает одной рукой Костю, другой — Фёдора с двумя чёрными аппаратами — на груди и животе, кружит их. Разлетается золотая кудель её волос.

Что значит «сальвотики-дротики»?

Уже человек пятнадцать, взявшись за руки, несутся широко по кругу. На визг и смех бегут другие.

Даша хохочет, закинув голову. Как же ей плохо! Вдруг ловлю на себе пристальный взгляд Геннадия, Лишь он один — в стороне, приглаживает волосы и смотрит исподтишка на меня.

С первых дней знакомства мне кажется: он следит за мной, за каждым моим шагом и осуждает меня. Вот и сейчас. Одёргиваю блузку, поправляю волосы, но его взгляд остаётся критичным. Чем он живёт? Зачем приходит на наши вечера, ездит с нами в наши поездки, если мы чужие ему?

Я уже несусь по поляне вместе со всеми. Клонятся и вновь выпрямляются сосны, мелькают солнечные пятна. Неловко зажав берёзовую ветку занемевшими пальцами, я уже кричу, как и ребята:

— Сули-мули, сальвотики-дротики.

— Ма-а! — визжит Рыжик и крутится посреди нашего летящего круга.

Мелькают смеющиеся лица Шуры, Ирины, Кости, падает ветка на землю.

О чём же кричала Даша? Почему Глеб не спал ночью? Почему я всё слышу его голос? Зачем погибла мама? Как я могу смеяться вместе со всеми? А ветку берёзы зачем топчем?

Когда мне было шестнадцать, как моим ребятам сейчас, я тоже думала: каждый совсем один! Школу ненавидела, девочек сторонилась, учителей боялась. В сочинениях пробовала писать, что думала, учительница выговаривала: «Не слушаешь на уроках, пиши, что положено». Мальчики были — из другой, неведомой мне страны: учились в своих, отдельных школах. Однажды пошла в театр с мальчиком — меня чуть не исключили из комсомола.

И я научилась молчать на уроках и в перемены, научилась бояться спрашивать — научилась быть одна…

Назло школе и своим учителям стала учителем. Чтобы доказать: можно по-другому, не поодиночке.

«Искалечите заботой», «искусственно толкаете нас друг к другу». Что же это? Не Глеб говорит — Даша. Мне казалось, за три года больше всех меня поняла Даша. Она же была рядом все эти годы! Разве ей не так же хорошо с ребятами, как мне? Как же мне теперь жить, после её слов?

* * *

Я родилась в тридцать седьмом году.