Ревность - Селия Фремлин (2008)

— Так в действительности она не такая? Вся эта беспечность и беззаботность — только наигрыш? Ох, послушать меня, так она законченная лицемерка!

— Точно. Потому что именно так вы о ней и думаете. Да это неважно. Кто такой, в конечном счете, лицемер? Человек, который прикидывается, что обладает всевозможными добрыми чувствами, каковых у него отроду не водилось. А что такому человеку делать, спрошу я вас? Ну нет у него этих чувств! Разве он в этом виноват? Что ж теперь поделаешь? Ну-ка, скажите — что?

Разумеется, Розамунда не стала ему отвечать, поскольку было совершенно ясно, что он сам намерен ей сказать. Она промолчала, и Бэйзил, как и следовало ожидать, продолжил:

— Лицемеры, как их называют, это просто люди, которые честно пытаются компенсировать собственную эмоциональную неполноценность. Они подбирают для истинного чувства самую лучшую замену, какую только могут найти. Разве это грешно? Разве грешен слепец, когда учится вести себя, как все нормальные люди, и развивает в себе всевозможные чувства, заменяющие ему зрение? Грешен ли калека, если…

Вновь красноречие Бэйзила унесло их далеко от первоначальной темы разговора. Розамунда перебила его:

— И все же скажите — из того, что вы знаете о ней, — могла ли она просто так исчезнуть? Такое в ее характере?

Углубившись в размышления, Бэйзил все замедлял и замедлял шаг.

— Вы, наверное, не представляете, какой трудный вопрос задали. И то, что я знаю ее уже довольно долго, только усложняет его…

Он почти остановился, и Розамунда вместе с ним. Фудзи-горка осуждающе вздохнул и тоже притормозил.

— Что бы вы сказали, — неожиданно выпалил Бэйзил, — если бы узнали, что несколько лет назад Линди была совсем, совсем другой? Невзрачной. Старомодной. Стеснительной. Никуда не ходила, ничем не занималась.

— Очень удивилась бы. Потому что сейчас она ну очень привлекательна.

— Да? — Ответ был так нарочито уклончив, что Розамунда вопросительно взглянула на Бэйзила. — На лицах некоторых старых женщин, — Бэйзила явно снова повело в сторону, — можно заметить следы былой красоты. На лице Линди, если присмотреться, видны следы былой простоты.

Розамунда не знала, что и сказать. Откровения Бэйзила — если это действительно были откровения, а не просто голословные догадки несколько самоуверенного молодого человека — сразили ее наповал. Каких-нибудь сорок восемь часов назад она бы встретила их с восторгом, как желанное подтверждение ее собственного убеждения, что обаяние Линди, ее общительность — всего лишь часть хорошо разыгранной пьесы. Сейчас, когда Линди пропала и тень этого события укрыла их всех, слова Бэйзила, естественно, не могли доставить той прежней чистой радости. Но отчего Розамунду охватило такое смутное, странное чувство? Они с Бэйзилом как раз дошли до моста через железнодорожные пути, Розамунда смотрела через парапет на станционные огни, расплывающиеся в тумане, и ее трясло. Бэйзил все говорил, теперь он рассказывал, как в студенческие годы впервые познакомился с Линди, какой замкнутой, робкой она тогда была. С каждым предложением страх в Розамунде нарастал. Но почему? Почему рассказ о переменчивом характере Линди казался таким зловещим, преисполненным такого необъяснимого ужаса? Будто где-то глубоко в сознании пробуждались леденящие воспоминания. С каждым словом, которое произносил Бэйзил, с каждой промелькнувшей секундой со дна души все выше поднималось нечто пугающее, прокладывая путь сквозь толщу забвения… неумолимо ближе, ближе… Розамунду колотила крупная дрожь. Казалось, дрожь эта передалась асфальту под их ногами, и он вибрировал в такт ее страху.

— Мост дрожит! — вскрикнула она. Слова вырвались невольно — в невыносимом остром предчувствии близкого разоблачения, нарастающего ужаса…

— Разумеется, поезд подходит. — Бэйзил удивленно взглянул на Розамунду, озадаченный ее тоном.

— Ну конечно! Какая я глупая!