Ревность - Селия Фремлин (2008)

Но разбудил ее не телефон. Неизвестно, сколько времени она провела в чутком, беспокойном сне, когда почувствовала на себе чей-то взгляд. Не то чтобы она вдруг осознала это. Ощущения, что она проснулась из-за какого-то звука или движения, не было; присутствовала лишь растущая уверенность, что на нее смотрят. Поначалу это не показалось ей странным. Сон почти отступил, задержавшись лишь на самом краешке сознания, и чужой взгляд воспринимался как одно из явлений привычного мира, близкого и недостижимого, на рубеже сна и действительности. Розамунда вполне понимала, что сама находится в этом привычном мире — лежит на кровати, рядом горит лампа, освещая ее лицо с крепко закрытыми глазами. Наблюдающему хорошо видно. Он наклонился почти вплотную, безмолвно, с напряженным вниманием всматривается в ее лицо. Розамунда знает — и это совсем не удивляет ее, — что он уже долго так стоит. Несколько минут? Секунд? Долей секунды? Разве можно измерить долгое, долгое время, которое проходит от одного сновидения до другого по извилистым дорогам сна?

И вдруг Розамунда в ужасе проснулась. Что это было? Чье-то резкое движение, внезапный звук… Она разом оторвала голову от подушки, библиотечная книжка шлепнулась на пол; стряхнув остатки кошмара, Розамунда судорожно вцепилась в сползающее одеяло. Сна ни в одном глазу. Обвела комнату настороженным взглядом. Никого нет.

А был ли кто? Каждой косточкой, каждой клеточкой тела Розамунда знала — был; но разум, как всегда готовый усердно разыскивать сомнения там, где их и в помине нет, тут же пустился в рассуждения на тему обманчивой природы кошмаров. Хотя, строго говоря, это не было кошмаром, потому что до тех пор, пока не проснулась, никакого страха она не чувствовала. Потрясение, ужас, вихрь сомнений — все пришло только с пробуждением.

Быть может, это Джефри? Не хотел ее будить? Нет, она нутром чуяла, что это не Джефри, и ее вечно сомневающемуся разуму пришлось с этим согласиться. Женщина, прожившая восемнадцать лет замужем, ни за что и ни с чем не спутает звуки, которые производит ее муж, когда старается не разбудить ее. И это точно был не Питер. Он бы не стал разыскивать ее тут, если, конечно, дело не касалось бы чего-нибудь действительно важного — например, вопроса, можно ли ему доесть сосиски и остатки яблочного пирога. Но и в этом случае он не вышел бы деликатно, на цыпочках, а всенепременно вытянул из матери нужный ответ.

Который час? Розамунда взглянула на ручные часики и с удивлением обнаружила, что всего без двадцати пяти одиннадцать. А казалось бы, так долго спала и столько всего произошло с тех пор, как в последний раз смотрела на них и было четверть одиннадцатого. Приободрившись при мысли, что пока не очень поздно и никто на всей улице, конечно же, еще не ложился, Розамунда встала, надела халат и тапочки и приготовилась обыскать дом.

Ничего. Никого. Четыре комнаты наверху, три внизу — потребовалось не много времени, чтобы убедиться, что все они пусты и пребывают практически в том виде, в каком она их оставила. Только гораздо более придирчивая хозяйка, чем Розамунда, могла бы с уверенностью утверждать, что эта стопка растрепанных журналов не лежала на табурете у пианино и раньше; что пара перчаток и старый шарф Питера не вывалились из своего обычного хранилища — шкафа в прихожей — не давным-давно; что нижний ящик письменного стола Джефри не был открыт еще вчера.