Книга не о любви - Карен Дуве (2004)

— Хочешь сказать, что между тобой и Акселем нет ничего такого, что бы требовало немедленного обсуждения?

— Я знаю, ты знаешь. Половина присутствующих в курсе. Но для себя я решила, что не стоит ворошить прошлое. Мне это не мешает.

Боже мой, стиль моей речи напоминает монологи дурака-психиатра.

— Почему же ты не хочешь об этом говорить?

Я попробовала сменить тему:

— Видишь ли, все это так печально. Я помню своего друга детства Акселя. Помню, как он стоял у моей постели с букетом пестрых тюльпанов. Мне все время казалось, что тогда мне испортили самое прекрасное, что у меня было. Но все это чушь собачья. Не бывает ничего прекрасного в том, что могут разрушить посторонние.

И снова сжалось горло. Почему я не умею держать язык за зубами? От меня отлетают огромные куски ваты. Фредерик — опять в своем репертуаре — повернулся к Акселю.

— Если об этом говорят, то что при этом чувствуешь ты?

Аксель пожал плечами.

— Ничего сказать не могу. Да и не хочу. На самом деле все это меня не колышет.

— А как ты относишься к словам Акселя?

— Именно поэтому мне и не хочется об этом говорить. Зачем доставлять ему удовольствие?

— Анна, — сказал Фредерик очень мягко, — зачем тебе это? Прислушайся к себе самой — что ты чувствуешь?

Ему хотелось добиться успеха.

— Пожалуйста, оставь меня в покое.

— Еще раз взгляни на Акселя.

Аксель смотрел в сторону, вытянув губы трубочкой. Глаза приобрели нормальный размер, лицо расслаблено. Чувствовал он себя совсем не плохо.

— Почему бы тебе просто не сказать, что же портит тебе настроение, — проговорил Фредерик еще более мягким голосом.

Не знаю, правильно ли говорить, что это портит настроение. В ту же минуту я взорвалась. Рычала, вопила, совсем потеряла лицо, ошметки ваты летели направо и налево, тоска накрыла меня с головой — так волна смывает домик из песка. От меня мало что осталось. Я не поняла, откуда взялись эти тонны боли, почему она вдруг объявилась. Наверное, из-за наигранного участия в голосе моего психотерапевта, именно оно вызвало такую реакцию. Попыталась сконцентрироваться на стоящей рядом минералке, нужно было отбить дно бутылки, прижать ее к лицу и надавить изо всех сил. Если мой вид соответствовал чувствам, то можно было и не рыдать.

— На это я не рассчитывал, — наконец сказал Фредерик, теперь уже беспомощно, — не думал, что ты так сильно отреагируешь.

Я постаралась ответить, но с губ моих сорвался только скулеж собаки, причем не очень мелкой. Я потерпела крушение, ношусь по пучине боли, надо мной беснуются волны стыда, в ушах свистит ветер беспомощной ярости, небо закрыто облаками абсолютного одиночества. Если уж не доверять тем, кому платишь сто двадцать марок в час, то на кого же тогда можно положиться?

— Существует хоть что-то, чем я могу тебе помочь? Есть ли хоть что-то, чего ты хочешь? — повторял мой терапевт.

— Да, я хочу умереть, — проскулила я.

— А вы как себя чувствуете? — обернулся он к остальным.

Почему эта гадина никак не успокоится? Почему он старается сделать еще хуже? Я не могла понять. Просто не могла понять.

— Ну, я так разнервничалась, — сказала Андреа, — меня очень нервируют такие забавные стремления к суицидам. Все равно она этого не сделает. И конечно, прекрасно понимаю, почему меня это злит. Я злюсь по той простой причине, что знаю это по себе. Я тоже постоянно говорю, что хочу умереть, но никогда даже мизинцем не пошевельну. Это смешно.

Она робко уставилась в пол, а когда снова подняла глаза, то поймала заботливый и нежный взгляд книготорговца.

Теперь слово взял Олаф.

— Всегда одно и то же, — сказал он, отклонившись назад, — именно те женщины, которые поначалу кажутся сильными, в конечном итоге оказываются слабаками. Хотелось бы знать почему?