Книга не о любви - Карен Дуве (2004)

Уже на следующее утро он принес мне кассету. С одной стороны он накарябал карандашом что-то нечитабельное. Целый день я таскала эту кассету во внутреннем кармане своей кожаной куртки и постоянно ее трогала. Вечером позвонила маме и спросила, дома ли брат. Его не было. Я поехала в Барнштедт, зашла в комнату братца и засунула кассету в его систему. Легла на пол и скрестила руки за головой. Каждая песня не больше минуты. Рваные звуки и рваные голоса. На четвертой песне стало ясно, что здесь меньше любви, чем в любой другой кассете, которую парень может записать для девушки. Хемштедт просто переписал целиком какой-то диск. Что бы за пластинка это ни была, я ее ненавижу. Все дерьмо. Мерзость! И только одна азиатская песня про девушку на красном велосипеде была хороша. Ее я не могла ненавидеть, она была великолепна. Я перевернула кассету. На второй стороне Хемштедт записал разные группы, немецкие и английские вперемешку. Английские записи показались мне более раскованными, мелодичными и жизненными, в немецких же не оказалось ничего кроме дерганья, суеты, звона и раздрая, в них утверждалось, что жизнь скучна, а в сексе нет никакого удовольствия. Такое впечатление, что Хемштедт раскрыл передо мной все возможности своей души или, по крайней мере, всю палитру своих вкусов, до ее края мне не дотянуться, хотя середина и приводит в восхищение. Песни о любви и вселенская скорбь капанье на мозги и визги. Песни, которые ставят вопросы, не давая ответов, потому что знают: ответ ни на что и ни за что не отвечает. И песни, которые даже не дают себе труда ставить вопросы, а просто заявляют, что они и есть ответы. А потом — почти в самом конце, после песни, в которой некто рычал «Я улечу вместе с тобой на воздушном шаре в страну фантазий, в нашу ФРГ» и так рьяно визжал в микрофон, что я представила себе, как он на полу бьется в судорогах, — потом раздалась песня, ни с чем не сравнимая песня, о которую разбилось все мое отвращение. Английская. Мрачная, как и только что прослушанные немецкие. Но гораздо мягче, хотя и с вкраплениями индейских топающих и толкающихся ритмов. На секунду я закрыла глаза, а когда снова их открыла, то все вокруг стало более четким и светлым, засиял даже глобус-копилка, принадлежавший брату. Такое впечатление, что я попала под удар атомной бомбы, сейчас поднимется гриб и все сгорит. В это мгновение все звуки стали прекрасными — щедрая плата за оставшиеся позади тихие годы. Это как стакан воды для погибающего от жажды. Музыка проникала в меня, жила во мне, пронизывала и наполняла все мое существо. И все неприятное, противное, что раньше было мной, наконец-то меня покинуло. Заголосил следующий певец, и новые ритмы зачеркнули все мои чувства. Я вскочила, отмотала кассету, проверила, мотала взад и вперед, пока снова не нашла самое начало песни. Включила ее снова. Не знаю, что за песня и кто пел. Петер не удосужился написать ни названия, ни исполнителей. Но кто бы это ни был, он дал мне понять, что все в моей жизни изначально было неправильно. Я дослушала кассету до конца. Показалось, что я добрела до конца своей жизни. Перемотала вторую сторону назад и ожила снова. Песни понравились больше, чем в первый раз. Конечно, не все. Например, та песня, где девушка попадает рукой в хлеборезку и постоянно орет «А-а-а-а-а», не стала лучше и во второй раз, но большинство показались неплохими, даже те, с рычанием и посторонними шумами. Но в глубине души я все время ждала той, единственной песни. Я не мотала ленту вперед, наслаждаясь ожиданием. С каждой следующей песней напряжение росло и потом стало невыносимым. Когда я прослушала ее, то снова перемотала назад и слушала, снова и снова возвращаясь к началу. Когда это было в восьмой раз, брат распахнул ногой дверь. Рядом прыгал пес. Бенно хотел со мной поздороваться, но братец оттянул его за поводок.

— Эй, что это еще за дела! Ни хрена себе! Как ты смеешь своими грязными лапами хватать мою аппаратуру! Ну ни хрена же! Если хочешь слушать музыку, плати денежки.

— Сколько?