Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль (2006)

«Сейчас все выплывет наружу», — подумал Хойкен и на миг закрыл глаза, как в дни своего детства, когда он обращался с короткой молитвой к Богу: «Господи, помоги, сделай так, чтобы никто не узнал о моем вранье». Католики для каждой ситуации знают молитву, а в особенно тяжелых случаях спешат на Купфергассе к Плачущей Мадонне и ставят перед ней свечу, от входа сразу налево. Как ни странно, после этого проблема часто улаживается как бы сама собой или просто появляется чувство, что она вдруг стала совершенно неважной. Почему Ханггартнер так долго не высказывает своего согласия? Как быть, если он скажет «нет»? Хойкену не приходила на ум никакая другая приманка, а молоденьких продавщиц книг у него под рукой не было.

— Вильгельм, мне очень жаль, что я ставлю тебя в такое положение, знаю, что утром ты принял другое решение. Я хочу, чтобы ты знал, что я сказал сегодня нашей старушке Цех: «Уважение и еще раз уважение. Я буду уважать любое решение, какое примет Вильгельм. От нас сейчас больше ничего не зависит, наоборот, мы будем ждать до тех пор, пока Вильгельм решит, когда можно будет продолжить работу». Но сейчас вечер, Вильгельм, и я стою здесь, одинокий и в таком жалком состоянии, в каком не был еще никогда в жизни. У меня в ушах все еще звучит слабый голос отца, и я вижу перед собой твоего старого друга, который не в состоянии даже оторвать руку от постели на пару сантиметров.

«Дальше уже некуда, — подумал Хойкен, — более трогательно я просить не смогу».

— Если бы я мог, — наконец раздался в трубке голос Ханггартнера, — если бы я только мог решиться приехать… могу ли я его увидеть? Возможно ли это?

— Отец как раз об этом и просил, чтобы ты зашел к нему, — ответил Хойкен, стараясь подавить ликование. «Пойдите, пообедайте, — сказал он мне, — а потом забегите ко мне на минутку, чтобы я мог пожать руку моему старому другу».

«Этого не будет, дружище, — подумал Хойкен, — но ты приедешь, чтобы лично собрать материал о друге, который попал в больницу. Он будет тебе нужен для нового романа в двести страниц».

— Георг?

— Да, Вильгельм?

— Я думаю, что должен сделать это для твоего отца, я приеду послезавтра.

— Я не настаиваю, Вильгельм, я не стал бы делать этого ни в коем случае.

— Я думаю, что буду считать себя виноватым, если не приеду, — голос Ханггартнера звучал теперь громче. Было ясно, что он решился. Его мозг уже работал в этом направлении: как бы сгустить краски и разукрасить ими трогательную историю. Старик, который спешит в больницу, к постели своего престарелого друга. Известный писатель, который в трудный для его издательства момент положит ему на стол свою рукопись. На стол, за которым уже сидели Ибсен, Стриндберг и умудренный жизнью Герхард Хауптман. Пятьдесят лет жизни писателя и труженика венчает нелепый роман в письмах, посланных по электронной почте, который, однако, критики отметят как сладкое, выдержанное, крепкое вино любви из урожая прожитых лет.

— Твой отец и я, мой милый Георг, — сказал Ханггартнер торжественно, — мы начинали вдвоем, и все эти годы все делали вместе. Были взлеты и падения, но мы всегда переживали их вместе. Сейчас, в конце пути, мы пьем одно и то же вино, одно и то же шампанское, любим одни и те же блюда. Женщины? О женщинах мы не будем говорить. Разве я могу не приехать в Кёльн, чтобы помочь ему? Разве я могу спокойно оставаться здесь, в своей деревне, когда речь идет о жизни и смерти моего друга?

«Сегодня утром, — думал Хойкен, — он, скорее всего, говорил совершенно противоположные вещи, но точно так же громко и взволнованно. Яркий представитель своего поколения, он обожает крайности». И если Ханггартнера сейчас не остановить, он так и будет тараторить без умолку. Еще десять минут такого разговора, и головная боль Георгу обеспечена на весь вечер. Однако Хойкен понимал, что ему есть чему радоваться. Благодаря этому звонку в событиях сегодняшнего дня произошел счастливый поворот, который многое исправил.