Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Bathybius![44] – парирует Эшвелл.

– Глухой, как пень, кретин! – ревет Бодли.

– Давно не прочищавшийся приют ушной серы! – шипит Эшвелл. – Это была «Дочь углекопа», и ничто не убедит меня в противном.

– Это была «Не плачь, моя невеста», а иначе я – христоубийца. Я что, должен напеть тебе этот хор, идиот?

– Да что это изменит, болван? Наперди его, ничем иным ты меня не убедишь!

Уильям Рэкхэм ни словом в этих дебатах не участвует, довольствуясь наблюдением за ними.

– А что думаешь ты, Билл? – спрашивает Бодли.

Рэкхэм досадливо морщится: ему до того хотелось похвастаться нынче новой тростью, что зонт он оставил дома, а теперь начинается дождь.

– Бог его знает! – Он пожимает плечами. – Вся эта затея обернулась дурацким фиаско. Я почти ничего не расслышал. Для такого представления Ламли – место решительно непригодное. Оно требует зала маленького, а обстановки интимной. И публики, воспитанной хотя бы настолько, чтобы уметь прилично вести себя.

Бодли, стукнув себя ладонью в лоб, отшатывается назад.

– Лорд Рэкхэм рек свое слово! – провозглашает он. – Трепещите, импресарио!

– Церковь, – произносит Эшвелл. – Вот самое подходящее место для Великого Флаттели, а, Билл? Небольшая аудитория, в которой каждый старается вести себя благочинно, превосходная акустика…

Уильям сплевывает в канаву, раскисшее содержимое которой как раз в этот миг приходит в движение.

– Рад, что вам так легко угодить. На мой взгляд, нас сегодня постыднейшим образом обвели вокруг пальца. Подумайте о бедняках, которым отнюдь не но карману расходовать свой заработок на такое… такое оскорбительное надувательство.

– Ты слышал, Эшвелл? Подумай о бедняках!

– Всю неделю они гнули спины, надеясь услышать хорошего пердуна, и что получили взамен?

– Взамен их всех отымели!

– Я собираюсь ехать домой, – говорит Рэкхэм, выглядывая в подсвеченной газом мороси кеб.

– Ооо, нет, Билл, не покидааай нас!

– Нет, к черту, еду домой. Холодно, и дождь идет.

– Существует немало сухих и теплых мест, в которых может укрыться мужчина, не правда ли, Эшвелл?

– Теплых и влажных, хе-хе-хе!

Вдохновленный его словами, Бодли расстегивает пальто и принимается рыться по внутренним карманам.

– Я совершенно случайно прихватил с собой… Потерпите, друзья, сейчас найду… – Бодли выхватывает мятую брошюрку размером с дешевый Новый Завет и помахивает ею в газовом свете. – Новехонький, с иголочки, выпуск «Нового лондонского жуира». Целый год подготовки, затрат не пожалели, каждая ложь, содержащаяся здесь, с гарантией правдива, каждая девственница с гарантией не тронута. Я изучал его, как рак… как рачительный ученый. Кое-какие дома поднялись со времени последнего издания несколькими ступеньками выше. В частности, один… – Он торопливо перелистывает страницы с уже загнутыми уголками. – А! вот он: миссис Кастауэй. Силвер-стрит.

– А давайте-ка прямо туда, тройным прыжком! – предлагает Эшвелл.

– Конфетка, – провозглашает Бодли. – Вот кто нам нужен – Конфетка. Слова не в силах воздать ей должное, так здесь написано. Предмет роскоши по цене рядовой безделушки. Драгоценность. И прочее в этом духе. Сам же дом удостоен четырех звездочек.

– Четырех! Сию же минуту туда! – Эшвелл, развернувшись на каблуках, машет тростью по воздуху. – Кеб! Кеб! Подайте нам кеб!

На миг в жилах Уильяма леденеет кровь – Конфетка изменяет ему, предается прежним ее занятиям. Но тут он напоминает себе, что «Новый жуир» есть всего лишь каталог фикций. Конфетка, живущая на его страницах, вовсе не та, какую он знает, не настоящая.