Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– О да, отец! – восклицает Агнес, разочарованная тем, что священник не разделяет с ней мнения, согласно коему годы эти пролетели словно в мгновение ока. Она едва не начинает (пусть он увидит, с кем имеет дело) читать на латыни Confiteor[59], ибо когда-то затвердила ее наизусть, но успевает прикусить язык и избирает английский: – Каюсь перед Богом всемогущим, блаженной Марией вечной Девственницей, блаженным Михаилом Архангелом, блаженным Иоанном Крестителем, перед святыми Апостолами Петром и Павлом, всеми святыми и перед вами, братья, – и перед тобою, отец, – ибо много грешила в помыслах, словах и делах: моя вина, моя вина, моя величайшая вина. Поэтому я молю блаженную Марию вечную Девственницу, блаженного Михаила Архангела, блаженного Иоанна Крестителя, святых, – (в этом месте отец Сканлон кашляет и начинает поерзывать), – Апостолов Петра и Павла, всех святых и тебя, отец, молиться за меня перед нашим Господом Богом.

Бестонное гудение за решеткой предлагает ей приступить к исповеди. Агнес явилась сюда подготовленной и потому достает из ридикюля листок почтовой бумаги, на который выписала вчера вечером все свои прегрешения – в порядке их появления в дневниках за последние тринадцать лет.

– Вот мои грехи. Двенадцатого июня тысяча восемьсот шестьдесят второго года я отдала колечко, которое мне подарила подруга. Двадцать первого июня того же года я сказала этой подруге, задавшей мне вопрос, что колечко еще у меня. Третьего октября тысяча восемьсот шестьдесят девятого, когда болезнь поразила все наши розы, я украла из парка соседей прекрасную розу, а позже в тот же день выбросила ее, боясь, что кто-нибудь спросит, откуда она у меня. Двадцать пятого января тысяча восемьсот семьдесят третьего я нарочно наступила на насекомое, которое вовсе не собиралось причинить мне вред. Четырнадцатого июня тысяча восемьсот семьдесят пятого – на прошлой неделе – я, страдая от головной боли, нагрубила полисмену, сказав, что от него нет никакой пользы и что его следует уволить.

– Да? – поторапливает ее священник – в точности так, как в детстве.

– Это все, отец, – заверяет его Агнес.

– Все грехи, какие совершила ты за тринадцать лет?

– Да, отец, а что?

Священник вздыхает, шевелится в кресле, отчего оно звучно потрескивает.

– Перестань, дитя, – говорит он. – Должны быть и другие.

– Если так, отец, мне они неизвестны.

Священник снова вздыхает, на этот раз громче.

– Непочтительность? – подсказывает он. – Грех гордыни?

– Может быть, я что-то и пропустила, – признает Агнес. – Иногда я бывала слишком сонной или нездоровой, чтобы вести дневник как полагается.

– Ну что же, ладно… – бормочет священник. – Искупление, искупление… По прошествии столь долгого времени ты уже мало что сможешь поправить. Если ты еще встречаешься с подругой, чье колечко ты отдала, скажи ей об этом и попроси прощения. Что до цветка… – (он издает негромкий стон), – о цветке забудь. Насекомых же можешь топтать сколько хочешь, они отданы тебе во владычество, как о том ясно сказано в Библии. Если сумеешь найти полисмена, которого ты обидела, извинись перед ним. Теперь: искупление. За то, что ты лгала и грубила, прочитай три раза «Радуйся, Мария». И постарайся поглубже вникнуть в душу свою. Лишь очень немногим из нас удается прожить тринадцать лет, не согрешив ни единого раза.

– Спасибо, отец, – шепчет Агнес, стискивая в ладони листок и склоняясь, чтобы получить отпущение грехов.

– Dominas noster Iesus Christus te absolvat, – бормочет старческий голос, – et ego auctoritate ipsius te absolve… – (Из-под сомкнутых век Агнес сочатся и одна за другой капают на щеки слезы.) – …ego te absolvo a peccatis tuis, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen[60].