Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Ну хорошо, а как отнеслась ко всему этому Агнес? – легко осведомляется Конфетка, надеясь выяснить, не задавая прямых вопросов, почему миссис Рэкхэм этим утром так и не показалась в церкви.

– Агнес, благодарение Богу, нашего разговора не слышала. Она на побережье.

– На побережье?

– Да, на фолкстонских пляжах.

Конфетка приподнимается, опершись на локоть, и ласково натягивает одеяло на грудь Уильяма, пытаясь сообразить, насколько дерзкое любопытство она может себе позволить.

– Чем же она там занимается?

– Откармливается булочками и мороженым, надеюсь. – Он закрывает глаза и тяжело вздыхает. – От греха подальше.

– От греха? С ней приключилась какая-то беда?

Однако Уильяму не хочется рассказывать Конфетке о бале у леди Харрингтон и о том, как двое молодых, залившихся краской морских офицеров выносили из переполненной бальной залы его жену, за которой тянулась по навощенному полу длинная полоса поблескивавшей желтой рвоты, – как не хочется и упоминать о прискорбнейшим образом скандализированной хозяйке бала. Он мог бы посвятить Конфетку во все обстоятельства этого происшествия, будь оно всего только следствием болезни, однако за несколько предваривших обморок минут Агнес успела, отмахиваясь от его негромких предостережений, наговорить леди Харрингтон множество вещей самых непозволительных. Она не унялась даже в карете, которая везла их домой, – Агнес покачивалась напротив него взад-вперед, говорила, жуя и глотая слова, и глаза ее диковато мерцали в темноте.

– Знаешь, а ведь леди Харрингтон никогда тебе этого не простит, – сказал он, чувствуя, как его раздирают сразу два желания – влепить жене такую пощечину, от которой голова ее провернулась бы на триста шестьдесят градусов, и прижать Агнес к груди, отвести с ее лица пряди мокрых волос.

– А, да на что она нам? – фыркнула Агнес. – Курица курицей.

Услышав это, Уильям, несмотря на давивший его стыд, рассмеялся; в определенной мере Агнес была права – и не только в том, что касается внешности леди Харрингтон. С тех пор как состояние Уильяма выросло до нынешних его размеров, аристократы что помельче – из тех, кто погубил собственные состояния пьянством и карточной игрой, тех, чьи поместья потихоньку приходят в упадок, – из кожи вон лезут, лишь бы подольститься к нему.

– Это еще не причина, – корит он жену, – чтобы оскорблять хозяйку дома.

– Дом, дом, дом, дом, – покашливает, слабо и жутковато, Агнес; карета, побрякивая, несется сквозь мрак. – Дом Господень…

– Уильям?

Голос Конфетки, нагишом лежащей с ним рядом, возвращает его в настоящее время.

– Ммм? – откликается он, промаргиваясь. – А… да. Агнес. Собственно, никакой особой беды с ней не приключилось. Так, женское недомогание.

Он тянется к рубашке, потом соскальзывает с кровати и начинает одеваться.

– Сказать по правде, я возлагаю на ее отдых в Фолкстоне большие надежды. Морской воздух, как уверяют, способен исцелять и самые запущенные недуги. Ну а если недомогание Агнес будет упорствовать, придется последовать совету леди Бриджлоу – есть у меня такая знакомая – и отправить ее за границу.

– За границу? – Карие глаза Конфетки широко раскрываются. – Но куда же?

Уильям на миг замирает – кальсоны он успел натянуть лишь наполовину, детородный орган его все еще мокр от любовных утех, раздувшаяся мошонка покачивается в теплом воздухе спальни.

– Этот мост я перейду, – негромко отвечает он, – лишь если – и когда – доберусь до него.

Еще и до того, как поезд замедляет, приближаясь к Фолкстонскому вокзалу, ход, острый запах моря уже начинает просачиваться в вагонные окна, а крики чаек – пробиваться сквозь стаккато колес.

– Ах, мадам, вы только принюхайтесь, – восторженно произносит служанка и, дернув за кисточку оконного жалюзи, поднимает его и с силой втягивает носом воздух, вливающийся в открытое окно. – Это так укрепляет.