Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Дрожа от холода, Конфетка делает глоток чая из абсурдно изящной чашки. Она все еще не привыкла к этому ритуалу: к чашке чая, подаваемой служанкой на заре, – вместо того, чтобы поспать до десяти или одиннадцати и проснуться от солнца, бьющего в глаза. На миг она переносится в другое время – не на Прайэри-Клоуз, а еще дальше, на верхний этаж дома миссис Кастауэй с голубями, воркующими в стропилах, с беспощадно-золотым солнцем и с маленьким Кристофером, который стучится в дверь забирать грязное белье.

Тебе надо было взять Кристофера с собой, – шипит укоряющий голос в полусонном мозгу, – ребенку не место в заведении миссис Кастауэй.

Она откусывает от бисквита, просыпая крошки на грудь ночной рубашки.

Он же мальчик, – возражает она себе. – Вырастет в мужчину, такого, как все прочие. А мир создан для мужчин.

Допивает чай. На дне и остался всего глоточек, еле хватит смочить пересохший язык. Отчего она так устала? Что было вчера? Последнее, что она запомнила, до того как провалилась в длинный спутанный сон, в котором кричала и плакала женщина на воющем ветру, это запись Агнес Ануин о помолвке с Уильямом Рэкхэмом.

Дневник захлопнулся на коленях Конфетки. Она снова открывает его, перелистывает замусоленные страницы и находит то место, на котором остановилась:

Я помолвлена и должна выйти замуж за человека, – пишет Агнес, – о котором я почти ничего не знаю. Как страшно! Конечно, я очень хорошо знакома с ним – настолько хорошо, что могла бы написать книгу обо всех умных вещах, которые он говорит. Но кто он на самом деле, этот Уильям Рэкхэм, и что ему надо от меня, чего он еще не имеет? Бога молю, чтобы не наскучить ему! Он улыбается и зовет меня своим маленьким эльфом – но достаточно ли я исключительна для человека его склада?

Когда я думаю о замужестве – это все равно что думать о прыжке в темные воды. Но становятся ли темные воды светлее, если смотришь в них годами и годами, прежде чем нырнуть? (О боже, пожалуй, мне не стоит прибегать к этому сравнению, поскольку я не плаваю!)

Но не нужно волноваться. Все возможно, когда двое любят друг друга. И будет неописуемо сладко перестать зваться Агнес Ануин. Я жду не дождусь этого!

– Моя мама совсем не ложилась спать, – жалуется расстроенная и плаксивая Софи, когда Конфетка помогает ей одеться. – Она была в саду, всю ночь кричала, мисс.

– Возможно, вам это приснилось, Софи, – предполагает встревоженная Конфетка.

Физическое усилие, которое потребовалось, чтобы приготовиться к новому дню, одеться и привести себя в порядок к семи часам, чтобы помочь Софи проделать то же, отодвинуло в прошлое ночной кошмар; мучительный плач превратился в глухое бормотание. Теперь, когда она пытается вспомнить его, ей кажется, что был не один женский голос, его сопровождали другие голоса, мужские и женские. Да, еще смутное ощущение, что был какой-то шум на лестнице.

– Няня говорит, что плачем и шумом никого не обманешь, – заявляет Софи ни с того ни с сего, гримасничая как дурочка, пока Конфетка расчесывает ей волосы, и подергивая ножками в тесных туфельках, когда гребенка дергает.

Софи еще не совсем проснулась, это ясно.

– Мы все должны стараться, Софи, – говорит Конфетка, – быть храбрыми и выносливыми.

В половине девятого, вскоре после начала занятий, тишину уединенной классной комнаты нарушает стук в дверь. Обычно после завтрака сразу убирают посуду, и потом их никто не беспокоит до самого ленча. Но тут в дверях появляется Летти – с пустыми руками и очень серьезная.

– Мистер Рэкхэм желает видеть вас, мисс Конфетт, – объявляет она.

– Видеть… меня? – недоуменно моргает Конфетка.

– В кабинете, мисс.

На лице Летти написана доброжелательность, но если на нем написано и нечто доверительно-женское, то настолько неразборчиво, что Конфетке этого не прочесть.