Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Уильям высвобождается из ее рук и прячет лицо в ладонях.

– Конечно, пригласил доктора Керлью. Слава богу, он не отказался… хотя он, без сомнения, урвет с меня свой фунт мяса за это… Поразительно, как человек способен в верхней одежде и ночной сорочке зашивать плоть орущей женщины и выглядеть при этом самодовольным! Ах, да пусть выглядит как угодно – Агнес останется здесь! Неужели я должен обречь мою жену на жизнь в аду, потому что она не умеет пользоваться лопатой? Я еще не превратился в зверя!

– Уильям, ты просто не в себе! – останавливает его Конфетка, хотя и ее голос дрожит от волнения. – Ты сделал все, что можно сделать, теперь тебе нужно поспать, а потом все обдумать на свежую голову.

Он отходит от нее, кивая и растирая руки.

– Да-да, – морщит он лоб в попытке прогнать нелогичные мысли. – Я уже пришел в себя.

Он смотрит на нее со странным блеском в глазах:

– Как ты думаешь, кто мог взять эти проклятые дневники?

– М-может быть, нянька Софи захватила их с собой? Их ведь откопали прямо перед ее отъездом?

Уильям качает головой, собираясь возразить – Беатриса Клив относилась к Агнес с едва скрываемым презрением.

Но тут ему приходит в голову, что именно по этой причине она могла обрадоваться случаю напакостить ей.

– Напишу миссис Барретт и попрошу, чтобы обыскали ее комнату, – заявляет он.

– Нет-нет, любовь моя, – говорит Конфетка, встревоженная тем, как легко выудить из-под кровати замурзанные тексты с нечестно добытыми тайнами. – Если она сделала это со зла, то наверняка выбросила дневники в первую попавшуюся речку. А потом, разве Агнес сейчас нужна эта груда старых дневников? Ей нужно совсем другое – покой и заботливый уход.

Уильям возвращается к письменному столу, нервно сжимая и разжимая кулаки.

– Покой и заботливый уход. Да, черт побери! Если бы только она могла нормально спать, пока не заживут ноги. Надо что-нибудь попросить у доктора – не у Керлью, будь он проклят! – пилюли или микстуру… Клара может проследить, чтобы она их аккуратно принимала каждый вечер… И никаких уверток. Никаких уверток, слышишь?

Смиренный тон мгновенно переходит в яростный. Конфетка бросается к нему и проводит шершавой ладонью по его искаженному лицу.

– Пожалуйста, Уильям, ты в таком состоянии, что перестал видеть, кто я. Я же твоя Конфетка. Я та женщина, которая выслушивала рассказы о твоих бедах, давала тебе советы, помогала писать письма, которые ты боялся писать… Сколько раз я доказывала, что на все готова ради тебя?

Конфетка проводит по своей груди вялой рукой Уильяма, тянет ее вниз по животу; он подчиняется со скучливым удивлением, будто она понуждает его перекреститься.

– Уильям, – упрашивает Конфетка, – ты помнишь Хопсома? Наши с тобой долгие ночи…

Выражение его лица наконец смягчается. Кажется, будто перегретый мозг наполняется прохладным бальзамом воскрешенной близости: ведь Конфетка помогала ему плыть по бурному морю развития «Парфюмерного дела Рэкхэма», а тогда плохой совет мог и потопить корабль.

– Ты мой ангел, – покаянно говорит он.

К огромному облегчению Конфетки, он целует ее прямо в губы; пусть у него сухой язык, отдающий бренди и дурным пищеварением, но, по крайней мере, он целует. Осмелев, она гладит его волосы, плечи, спину, почти желая его, – желая, чтобы он желал.

– Да, кстати, – высвобождается он из ее рук, – я хочу кое-что показать тебе.

Возбужденный член топорщит его брюки, но это не то, нет, он пока не готов… Он роется в хаосе бумаг на письменном столе, вытягивает сложенную «Таймс».

– Думаю, ты этого не видела…

Листает газетные страницы – новости, объявления о свадьбах и помолвках, – пока не находит нужную. На ней – среди мелких предложений средств для очищения крови и услуг гомеопатов – бросается в глаза большая реклама с портретом Уильяма Рэкхэма, окаймленным венком из падуба.

ПОЖЕЛАНИЯ

ВЕСЕЛЫХ РОЖДЕСТВЕНСКИХ ПРАЗДНИКОВ