Конфетка комкает бумажку в кулаке. Ей опять хочется бить стекла, орать до боли в легких, колотить кулаками в дверь Уильяма. Но она знает, что это не метод. Она теперь надеется на Софи. Уильям не принял в расчет свою дочь. Он очень смутно представляет себе, какая близость возникла между гувернанткой и ребенком, но скоро он это узнает. Софи заставит его изменить решение: мужчины очень не любят быть причиной женских слез!

Когда приходит время ложиться спать, Конфетка, как всегда, укладывает Софи, разглаживает на подушке ее тонкие золотые волосы, пока они не становятся похожими на солнечные лучи из детской книжки.

– Софи? – Конфеткин голос сел от неуверенности.

Ребенок поднимает глаза и сразу понимает, что речь идет о чем-то более значительном, чем шитье кукольных платьев.

– Да, мисс?

– Софи, ваш отец… У вашего отца могут быть новости для вас. И скоро, я думаю.

– Да, мисс. – Софи усиленно моргает, чтобы не заснуть, прежде чем мисс Конфетт объяснит, в чем дело.

Конфетка проводит по губам языком, сухим и шершавым, как мешковина. Ей претит мысль о том, чтобы вслух повторить ультиматум Уильяма, она боится, что это придаст ему неизгладимую реальность – как запись чернилами поверх карандашной.

– Скорее всего, – она подыскивает слова, – вас пригласят к нему… и тогда он кое-что вам скажет.

– Да, мисс.

Софи в недоумении.

– Так вот, – продолжает Конфетка, беря Софи за руку для храбрости, – когда он скажет… Мне хотелось бы, чтобы вы ему ответили…

– Да, мисс, – обещает Софи.

– Мне хотелось бы, чтоб вы ему сказали, – Конфетка смаргивает слезы, – сказали ему… как вы ко мне относитесь!

В ответ Софи приподнимается и обнимает Конфетку за шею, как вчера, но только, к изумлению Конфетки, она гладит гувернантку по волосам, выражая на детский лад материнскую нежность.

– Покойной ночи, мисс, – сонно говорит Софи. – А завтра – Америка…

Поскольку остается только ждать – Конфетка ждет. Уильям отказывался от собственных якобы твердых решений – и много раз. Он грозился написать Суану и Эдгару, чтобы они удавились; он грозился поехать в доки Восточной Индии и найти там одного торговца, взять за шиворот и трясти, пока тот не начнет заикаться; грозился потребовать от Гровера Панки, чтобы тот использовал слонов получше для его баночек. Одна болтовня. Если она оставит его одного, разбухшая решимость сникнет и съежится, превратится в ничто. Все, что от нее требуется, – это терпение.

Утро следующего дня проходит без инцидентов. Все идет как всегда. Первые поселенцы высадились на американской земле и заключили мир с дикарями. Стали валить деревья и строить себе жилища. Потом принесли ленч; он оказался не таким безвкусным, как вчера: копченая пикша с рисом и яйцами и снова кекс с изюмом.

Когда Конфетка возвращается в полдень к себе, ее ждет в комнате сверток – длинный, узкий сверток, перевязанный шпагатом. Дар примирения от Уильяма? Нет. К свертку привязана маленькая визитная карточка.

Дорогая мисс Конфетт.

Я узнала о Вашем несчастье от моего отца. Прошу Вас принять этот знак моих добрых пожеланий. Нет надобности возвращать его; я поняла, что больше не нуждаюсь в этом, и надеюсь, что в самом скором времени Вы будете в таком же положении.

Искренне Ваша,

Эммелин Фокс

Конфетка разворачивает сверток – и на свет появляется лакированная прочная трость.

По возвращении в классную комнату, где ей не терпится показать Софи свою новую трость – она позволяет ей ходить с бо́льшим достоинством, чем на костыле, – Конфетка застает ребенка в рыданиях за письменным столом.

– Что случилось? Что случилось? – кричит она и стучит тростью по доскам пола, хромая к столу.

– Вас с-собираются ото-ото-слать, – почти обвиняющим тоном говорит Софи сквозь слезы.

– Что, Уильям… ваш отец сейчас был здесь? – не удержалась от вопроса Конфетка, хотя уже уловила запах его бриллиантина.