Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Нет, спасибо, – отвечает Уильям. – Но я дам вам шесть пенсов, если вы скажете мне, как пройти в «Камелек».

– В «Камелек»? – откликается бродячий негоциант, одновременно и ухмыляясь, и хмурясь. – Слышал о таком, сэр, а как же, слышал.

Он ссыпает карандаши в карман пальто и вытаскивает из мешка поблескивающий оловянный поднос, мерцающий овал, похожий на маленький щит римского гладиатора, и поворачивает его так и этак, норовя поймать отражение уличного фонаря.

– Покамест я роюсь в памяти, сэр, может, взглянете на этот чайный подносик, он нисколько не хуже серебряного.

– Мне не нужен чайный поднос, – говорит Уильям. – Тем более сделанный из…

– Ну так мамочке вашей сгодится, сэр. Подумайте, как загорятся у ней глаза, когда она эту штуку увидит.

– Нет у меня никакой мамочки, – раздраженно отвечает Уильям.

– Мамочка, сэр, она у всякого есть, – ухмыляется негоциант, словно желая просветить блаженного дурня, не знающего, откуда берутся дети.

Уильям немеет от возмущения – мало того, что этот урод полагает, будто он имеет дело с человеком, способным заинтересоваться содержимым его паршивого мешка, ему еще и сведения о семье Уильяма подавай!

– Давайте так, – ухмыляется старый прохвост, – вы купите у меня карманную расческу. Из лучшего металла Британии.

– Расческа у меня есть, – говорит Уильям и ощущает себя униженным, увидев, как торговец в ответ на это удивленно возводит брови. – Чего у меня нет, – рычит он, чувствуя, как под непокорными волосами его в череп словно впиваются иголки, – так это достоверных сведений о том, как найти «Камелек».

– Так я все еще думаю, сэр, все еще думаю, – заверяет его старый мерзавец, запихивая подносик в мешок и до самой подмышки окуная туда же искательную руку.

А это еще что такое? Благие Небеса, начинается дождь! Большие тяжелые капли валятся с неба, ударяя в плечи Уильямова пальто так, что брызги летят ему на подбородок и в уши, – и он вдруг понимает, что, спеша к заветной цели, оставил в кебе почти еще новый parapluie[20], который кебмен, разумеется, не преминет продать, как только выдастся у него свободная минута. И в душе Уильяма мгновенно воцаряется мрак отчаяния: это Рок, Господня воля – дождь, потерянный зонт, враждебное безразличие незнакомой улицы, издевки чужих людей, упрямая жестокость родного отца, мерзкая боль в плече – оттого, что он провел половину ночи спящим в кресле…

(Человек воистину современный, Уильям Рэкхэм являет собою то, что можно назвать суеверным христианским атеистом, а именно, верует в Бога, который, быть может, и не отвечает больше за восходы солнца, сохранность Королевы или подачу хлеба насущного, но все же, когда что-то идет вкривь и вкось, первым оказывается на подозрении.)

К Уильяму приближается еще один привлеченный запахом неосуществленных желаний уличный продавец.

– «Камелек»! – восклицает он, отпихивая локтем старого негодяя. На этом, новом, обвислая серая куртка и вельветовые штаны, скорбную главу его венчает обмахрившийся котелок. – Дозвольте помочь вам, сэр!

Уильям бросает взгляд на его товар: собачьи ошейники, целая дюжина их застегнута на его потертом сером рукаве. Проклятье, неужели для того, чтобы узнать дорогу, необходимо купить собачий ошейник?

Однако…

– Вам вон туда, сэр, – говорит продавец. – Значит, пройдете всю Силвер-стрит, а там увидите пивоварню «Лев», это на Нью-стрит. Потом повернете… – он поочередно сжимает кулаки, вспоминая, где левый, а где правый, и ошейники соскальзывают к его узловатому запястью, – направо и попадете на Хасбэнд-стрит. Вот там оно и есть.

– Благодарю вас, друг мой, – говорит Уильям, протягивая ему шестипенсовик.

Продавец ошейников прикасается к котелку и отходит, однако невезучий его коллега, откопавший наконец в мешке нечто не очень крупное, остается на месте.