Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

И главное наверняка так и не будет сказано, зато про всякие глупости — горячие пирожки в верхнем пакете и соль в баночке из-под пилюль — станут кричать еще долго вслед уходящему поезду.

И долго, остервенело замашут платками.

И вот уж локомотив растаял в дымке, оставив после себя острый запах мазута, чего-то еще — чему названия никак не придумают, но всем хорошо известного: мимолетного, вокзального.

И грустно будет ступать восвояси, не слишком старательно переступая лужи, независимо от возраста и близости того, кто только что растворился в туманной дали.

Потому как с раннего возраста человеку на бессознательном уровне доступна простейшая истина о том, что нельзя в одну и ту же реку — дважды.

И значит, не будет уже никогда в природе ничего точно такого же. Туманного перрона и запаха вокзального, неповторимого, тогдашнего. Не случится.

Но что это я?

Каким лирическим ветром навеяло умильное видение далекого детства?

В эту реку — уж точно — хода нет.

А там за стеклянной стеной, гордо несущей на мерцающей поверхности громкую аббревиатуру VIP, нынче совсем другие провожающие: им не зябко, не холодно, не жарко.

Им — никак.

И распахнутые зонты — ясное дело — смотрелись бы атавизмом.

Они собранны и расслабленны одновременно. Внешне — много трудов прилагают, дабы изобразить безразличие ко всему, что творится вокруг. И — ко всем.

Знаю я эти VIP-игры, VIP-гримасы, VIP-представления.

Невидимые миру слезы.

Узок круг, потому всем — или многим по крайней мере — безумно интересно: кто летит, куда, с кем? Дам, разумеется, в большей степени интересуют спутницы именитых персон, туалеты, дорожные сумки и чемоданы, аксессуары. Особая статья: дети — хороши ли, умны, умеют ли держаться, туда ли следуют, куда должны, по общему мнению?

Безгранично жизнерадостными кретинами выглядят только иностранцы — эти наконец возвращаются восвояси, к привычному.

Et cetera…

Нет, определено туда я не хочу.

Птаха надуется, ну и пусть.

Майка исполнит многозначительную мину из серии «Мне давно все ясно».

А…

А больше провожать меня некому.

Такие дела.

Что уж там наплел запыхавшийся Гена «провожающим» — не знаю и знать не хочу. Главное — они не потащились следом.

Мы простились у металлической стойки таможенного контроля.

— Все же… сообщите, если что. Я на связи.

— Обещаю: о моей смерти ты узнаешь первым…

— Типун вам…

— Бывай.

И все.

* * *

«Новый мир», в который я погружаюсь теперь со всей отчаянной решимостью, ныряю «рыбкой», вниз головой, будто с головокружительного трамплина, — действительно оказывается новым.

Неузнаваемым.

Совершенно непохожим на тот, сияющий и почти недосягаемый когда-то. Имя ему в приснопамятные годы было — международный аэропорт Шереметьево-2.

Оно звучит так же, но только по форме — по содержанию это был совершенно другой мир. Вернее, осколок другой вселенной, крохотное зеркальце, что обронила в спешке легкомысленная пассажирка-инопланетянка в дамской комнате.

К нему, к чужому потерянному зеркальцу, прилагалось нечто невообразимое: настоящие мерцающие бары с высокими стойками и табуретами, правильными бокалами, льдинками и соломинками.

И бары те работали круглые сутки напролет.

А возле них…

Каких только невообразимо красивых людей, похожих на стадо лиловых фламинго, не доводилось нам наблюдать издалека у этих волшебных оазисов.

Теперь я знаю — это были обычные стюарды и стюардессы, пилоты и, может, техники, случались, наверное, пассажиры.

Теперь я уверена: не пройдет и часа, гибкая пария из тех экзотических красавиц с дежурной улыбкой спросит у меня, как интенсивно прожарить вырезку — mild или с кровью?