Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Еще мне известно, что уважающие себя пассажиры, если не случилось, конечно, какой погодной заминки, не просиживают штаны у барных стоек, прибывают строго к отлету.

К тому же есть в современных аэропортах местечки более уютные и комфортабельные.

Однако ж — теперь!

Когда-то в незапамятные времена… Двадцать два — если быть точной — года назад две тощих, лохматых особи, одинаково скверно, но с претензией одетых, примостившись подальше от людских глаз, жадно, на двоих съедали безумно вкусный бутерброд с соленой твердой сырокопченой колбасой на кругляшке душистого белого хлеба.

И были почти счастливы.

Потому что каждая про себя мечтала о тех временах, когда таким же нарядным лебедем причалит к мерцающей стойке, чтобы на скорую руку, между римской посадкой и парижским взлетом, проглотить на бегу малюсенькую чашечку кофе.

Мотив известный. Пропетый и перепетый много раз.

К тому же ночные набеги в Шереметьево, закрытое в ту пору для праздношатающейся публики заведение, случались у нас с Антоном нечасто.

Приятель-грузчик от щедрот пьющей души иногда устраивал радости жизни.

Потом… потом мы как-то сразу стали летать «через депутатский», как говорил Нодар.

Потом уж самостоятельно через приснопамятный VIP.

И собственный business-jet Citation X за восемнадцать миллионов долларов был в любую минуту готов к вылету, а аэропорты сродни британскому Biggin Hill[10] — к приему.

И черт бы с ними!

Слава Богу, от «Citation» — особой гордости Антона, самого быстрого самолета этого класса, прозванного летающим «Ferrari», — удалось избавиться на днях, потеряв на разнице самую малость.

Во сто крат больше занимает меня теперешний «Шереметьево» — воистину блеск и нищета цивилизаций.

Нарядные витрины лучших мировых марок, сотни темнокожих, узкоглазых людей, здесь же, на полу, вповалку, фривольно разметавшихся на глянцевом мраморе вестибюля.

И неизменные тетечки, невесть как протянувшие свои нагруженные котомки за бдительные таможенные кордоны. Те самые, что и двадцать лет назад вопили надрывно на перроне Курского вокзала.

И будто сошедшие с рекламы Armani джентльмены, одинаково вдумчиво погруженные в «Financial Times» и «КоммерсантЪ», и спутницы джентльменов — с обложек соседнего «Vouge».

И разумеется, вот оно — во всей своей свежей, первобытной красе, — «племя молодое, незнакомое». Ох, повернулся сейчас в своей последней обители великий пиит, да и не раз, надо полагать. Лет уж пятнадцать тянет зубки к локотку. Об этом ли грезил? Да разве ж укусишь!

Новые, «очень новые», «слишком новые» — каких только эпитетов не прилаживают теперь этой популяции соотечественников.

Я вот, к примеру, говорю: гоблины. И тоже неверно.

Ибо придумано давно и не нами — другим великим: имя им — Шариковы. И к этому — право слово — нечего больше добавить. Классика-с.

И смачные плевки на почти родосском мраморе благоухающих сортиров. Обрывки грязной ваты — не «Татрах» даже, вследствие неуемной рекламы которых менструирует как будто уже вся страна! — в изящных унитазах от Villeroy. И дружественное вполне: «Витьк, спроси у негра зажигалку»…

Это не от экономических неурядиц, долгов Парижскому клубу и даже не от какого не от дефолта.

Это от них — от Шариковых.

Ибо помню, как «Отче наш», любая разруха начинается там и тогда, где и когда существуют желающие гадить мимо унитаза.

Бог бы с ними со всеми, однако.

«Это наша Родина, сынок», — говорила однажды мама, навозная червиха, новорожденному младенцу.

Так ведь и моя — выходит — тоже.

Чего уж нос воротить!

Времени на это малопристойное занятие к тому же почти не остается.

В кармане нещадно звонит мобильный — это Птаха, уверена на все сто. Да кто бы ни был. Медленно — по возможности — опускаю серебристую коробочку телефона в элегантный мусорный бак. Прости, дружок. Так надо.