Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Ступить наконец на последнюю ступень чертовой лестницы. Нижнюю или верхнюю, кто теперь разберет?

«Пора наверх. То есть — вниз. И черт бы с ним! По крайней мере все ясно» — кажется, так. Я запомнила дословно. Такие вещи вообще врезаются в память.

Намертво.

Впрочем — что это я? Толкую о том, что рассудок покойного напоследок повредился окончательно. Сама, между прочим, страдаю тем же недугом.

Помешательством.

Оно, зеркальное отражение моей загубленной юности, — она, девица, которую по-прежнему не желаю обозначать никак иначе, ничего не сказала о спутнике. И напротив — совершенно определенно заявила: они были вдвоем.

Солгала? Или на самом деле не знала?

Он ведь даже летел в другом салоне. Эконом-классом. Майка никогда не ошибается.

Стало быть, голый Антон ночами…

Меня разбирает смех.

Тоша сменил ориентацию? И выходит — несчастная девица терзалась ревностью не напрасно. Ошибалась бедняга в самой малости. Да какая, в конце концов, разница — любовник, любовница? Эдаким-то — ректальным — способом все едино.

Потешаюсь уже от души.

Бедный Гена тем временем, как в трех соснах, окончательно заплутал в трех собственных извилинах. Молча взирает на мое безудержное веселье. С нескрываемым ужасом.

— Не обращайте внимания, к вам это не относится.

— Я могу идти?

— Да. Свободны.

— Значит, все-таки едете?

— Теперь-то уж определенно.

Разумеется, он ничего не понимает.

А я? Немногим больше. Вопросов только прибавилось.

Кто — к примеру — избранник?

Персона настолько значительная, что — по чужим документам? В эконом-классе?

Фантасмагория.

Антон, конечно, был большим охотником всевозможных мистификаций. И мастером. Любил напустить таинственного туману даже в самых незатейливых ситуациях. Обожал само действо. Процесс. Полутона, полунамеки, полутени. А за ними — загадочное, пугающее, но одновременно манящее — нечто…

Выходит — всего лишь излюбленная схема?

Неужели так просто?

А повесть, фантазия, роман — как ни назови? То, что писано перед смертью. Там — ни намека на новое увлечение. Мрачно. Тоскливо.

И собственно, смерть?

Почти предсказанная, если вдуматься. Чем-то похожая на ту, что чудом миновала меня.

Голова идет кругом.

Ехать! Хорошо бы немедленно.

Никаких тебе — к черту — психоаналитиков и экстрасенсов.

Нет больше времени.

«Терпежу» — как говаривал покойный.

Сорок восемь часов — целая вечность.

Идет дождь.

Утренний рейс «Air France» отчаливает из хорошо промытого, удивительно чистого и — небывалое дело — почти безлюдного Шереметьева.

Возможно, впрочем, дело в том, что еще очень рано.

— Я не пойду через VIP.

— Там все заказано.

— Не сомневаюсь. Но не пойду.

Последняя наша беседа состоялась совсем недавно, но тон в отношении охранника заметно смягчился.

Я больше не злобствую и не упорствую, но Гена по-прежнему обескуражен.

Смятен, кандалами прикован к сотням специальных и общепринятых правил и норм, подчиняться которым обучен на протяжении жизни.

А более — ничему. Ну да и Бог бы с ним.

Кандалы — однако ж — тянут свое.

— Там провожающие.

Про-во-жа-ю-щие.

Забытое теплое слово.

И немного щемит в груди: пустой перрон, такой же чистый, как теперь бескрайнее поле Шереметьева, и легкая туманная дымка витает вокруг — прощальное дыхание минувшего дождя.

А в ней — люди.

В допотопных, набрякших влагой макинтошах, блестящих пластиковых накидках с капюшонами, у женщин — кокетливо схваченных у талии узкими ремешками. Кое-кто — совсем по старинке — в непромокаемых плащ-палатках цвета хаки.

Но все — с зонтами. Уже ненужными.

Неуклюжие, все как один, они мешают прощаться.

А все и так и без того суетливо, скомканно, бестолково.