Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Мы стали далеки друг от друга — как родственники, давно утратившие всякую связь, друзья из прошлого, оказавшиеся в разных весовых категориях или вовсе по разные стороны баррикад, вдруг возникших на ровном месте.

Потом пришло жуткое известие: у Вивы обнаружили застарелый неоперабельный рак.

Дни ее сочтены.

Антон привычно схватился за телефон.

— Остановись! Кому ты собираешься звонить?! Неужели не ясно — в медицине для него нет закрытых дверей.

— Да? Пожалуй. Ну а если за границей? В Штатах, по-моему, как-то с этим справляются.

Он был не слишком уверен.

И не слишком упорствовал — можно сказать, сдался сразу.

Так не похоже на Антона!

Собравшись с силами, я решила позвонить Виве сама.

— Да, — сказала она новым — глухим, бесцветным — голосом, — это конец. И не вдруг вовсе. Мне уже полгода делают химиотерапию, мы, как ты понимаешь, предпочитали до времени не распространяться. Теперь уже все ясно. И скрывать нечего.

— Можно я приеду?

— Нет.

Она говорила по-прежнему глухо, негромким, лишенным интонаций голосом, но «нет» прозвучало очень жестко.

В груди у меня похолодело: у Вивы были все основания так говорить со мной.

Ни к чему прикрываться хитрыми Антоновыми манипуляциями. Мне-то их сущность всегда была ясна.

Однако ж не воспротивилась, не пресекла, не поступила по крайней мере по-своему. Не стал бы он, в конце-то концов, вязать по рукам, не заковал бы в кандалы, вздумай я самостоятельно поддерживать прежние отношения с Надебаидзе.

Пауза длится недолго, Вива будто читает мысли.

— Не обижайся, не относи это лично к себе. Я сейчас… В общем, никого не хочу видеть, вернее — не хочу, чтобы меня видели такой. И не звони сюда больше, пожалуйста. Мне тяжело говорить. Прощай, я желаю тебе счастья. Если получится.

Не дожидаясь ответа, она положила трубку.

И я в оцепенении долго слушала короткие гудки отбоя, не в силах пошевелиться и даже вздохнуть полной грудью.

«Если получится», — сказала Вива.

Сказала так, будто все про нас с Антоном ей было известно.

Все — досконально.

Потому и сомневалась в том, что получится.

Для меня это было откровением.

Виву я любила и доверяла ей по-женски много больше, чем доктору.

Однако его считала всегда более прозорливым. И — откровенно говоря — всегда побаивалась, что наша тайна однажды откроется ему, если уже не открылась.

Тогда…

Собственно, я слабо представляла себе, что случится тогда, одно, однако, знала совершенно точно: он не станет молчать, не пощадит Антона.

Что мне было до этого за дело?

Не знаю… До поры я не хотела терять Тошу, ибо чувствовала интуитивно — до поры мы можем существовать только вместе.

Теперь выходило, что именно Вива откуда-то знала все.

И молчала?

Это плохо укладывалось в голове, несколько дней я пребывала в тяжелых раздумьях. Путалась, сбивалась на эмоции, тонула в смутных предположениях — логика ускользала.

Но постепенно успокоилась.

Антон — будто учуял неладное: подвох или скрытую угрозу — неожиданно поволок меня отдыхать на далекие острова, бросив — определенно рискуя — неотложные дела в Москве.

Совершенно не в его духе.

Там, под пальмами, в ленивом, расслабляющем течении раскаленной жизни я в самом деле успокоилась.

Загадочное «если получится» показалось всего лишь всплеском пессимизма, вполне объяснимого в настроении человека, стоящего на краю могилы.

Там же, под пальмами, настигло нас известие о смерти Вивы.

— Полетим?

Антон выжидающе смотрел на меня, явно не желая принимать решение, а вернее — явно не желая никуда лететь. Притом стремясь избежать упреков.

Впрочем, он, похоже, был уверен во мне, иначе не рискнул бы передоверить.

И вопросов задавать не стал — без труда отыскал бы пару-тройку веских причин, делающих полет невозможным.