Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

— Не понимаю. И, честно говоря, не очень представляю себе, что такого особенного могло произойти с Антоном в тихом французском захолустье, из которого он — между прочим — вернулся живым и здоровым. Может, вы путаете поездки? Ту, последнюю…

— Ничего я не путаю. И не надо смотреть на меня, как на помешанную.

— Я не смотрю. Но из того, что вы говорите, действительно трудно что-либо понять. Потому и возникают… вопросы.

— Вопросы… Если бы вы знали, сколько у меня вопросов… И ни одного ответа.

— Может, поделитесь? Подумаем вместе. В конце концов, я действительно собираюсь ехать в этот замок. И уж если там… что-то не так…

— Не так. Именно что-то не так. Только я не знаю, как это объяснить… Понимаете?

— Понимаю. И думаю, не надо пытаться делать то, что сделать не под силу.

— А что надо?

— Рассказать. Просто взять и рассказать все по порядку. С самого начала.

— Сначала?

— Да. Когда, по-вашему, это началось?

— У Антона была бессонница. Было очень плохо…

— Я знаю. Долго?

— Почти неделю. Потом…

— …он запил.

— Нет. В том-то и дело. Потом он заснул как ни в чем не бывало и проспал всю ночь. Но утром… Понимаете, все было так, как будто не было никакого сна.

— Понимаю.

Как не понять…

Долгие приступы бессонницы у Антона — однажды он не спал восемь суток — были страшным испытанием. Для него, возможно, в первую очередь. Но я так не думаю. По мне — гораздо в большей степени страдали те, кто имел несчастье находиться рядом.

Он сатанел, превращаясь в буйнопомешанного, и вел себя соответственно.

Уходил из дома пешком, уезжал на попутке, один — без охраны, без документов, денег, кредитных карт, без телефона.

В неизвестность.

И никто — даже главный охранник — не знал, где болтается драгоценный шеф.

Возвращался — через пару дней, недель, однажды пропадал целый месяц — изнуренный, осунувшийся, запущенный. Случалось — в чужом, грязном тряпье, со следами побоев.

С годами, впрочем, это стало не самым страшным испытанием для меня.

Хуже было, когда Антон оставался дома.

Тогда начинались действительно иезуитские пытки.

Однажды четыре дня подряд он слушал одну и ту же вещицу в жанре тяжелого рока. Дом, как назло, накануне оснастили модной акустической системой, невидимые колонки огромной мощности вмонтированы были в каждой комнате. Антон — на центральном пульте — звук врубал на полную мощность и методично, дозором обходил помещения. Отключить или хотя бы убавить громкость было нельзя. Нигде. Ни в спальне, ни в ванной, ни в бассейне, ни — даже — в прачечной и винном погребе. Как я сумела в тот раз сохранить рассудок? Не знаю.

Словом, теперь я ее понимала.

— Следующей ночью он тоже спал, но ничего не менялось… И так…

— …семь дней.

Вырвалось, черт возьми.

Очень уж необычная складывается история. Если не сказать больше. Разумеется, она реагирует немедленно и остро:

— Откуда вы знаете?

Импровизирую на ходу. Вернее — фантазирую:

— Было такое однажды.

— И чем закончилось?

— Обыкновенно. Запоем. В этот раз случилось иначе?

— Да. Он не запил. Наоборот. Сказал — надо отдыхать. Я обрадовалась как ненормальная. Мы уезжали… Вы знаете, это было такое счастье, особенно…

— …когда он жил со мной.

— Простите.

— Чего уж теперь. Значит, он вдруг решил уехать. Во Францию, притом — именно в этот замок?

— Я не знала. По крайней мере тогда. Антон сказал, что закажет тур. И все. Потом я ездила несколько раз в это агентство к Майе. Оформлять документы. Потом мы уехали.

— И приехали.

— Да. Там действительно красиво. Этот замок, d’Azay, нарядный, белый, у воды. Но мы поселились в маленьком Manoir. Там раньше был охотничий домик, а теперь — маленький отель. Тоже красиво. Все старинное. Гобелены. Мебель. Картины.

— Вы были одни?