Женщины в лесу - Татьяна Поликарпова (2003)

— Что, воображаешь себя Базаровым? Наблюдаешь, как у Фенички во время чтения шевелится кончик носа? Тебе кажется, я болтаю чепуху?

— «Белый был… Ванькой звали», — повторил ее слова Сергей. — Чудно, как ты говоришь… То-то, наверное, тебя ждут… — он сделал паузу, — дома…

— Да уж ждут… А тебя?

— И меня… Мама ждет…

Они взглянули друг на друга и рассмеялись понимающе.

— То-то — мама!

— Я приеду часа в три ночи. Она спит еще. И я знаешь что сделаю? Залезу в окно и тихонько лягу спать.

— А она утром проснется, — подхватила Ольга, — а ее сынулечка посапывает в кулачок! Сядет мама возле такого чуда и залюбуется младенчиком в две версты!

— Подожди, еще и к тебе в окно залезу! Ты готовься, пеки пироги каждый день…

— Пироги-то, Сереженька, пекут для тех, кто в двери ходит! — дразнилась Ольга. — А тем, кто в окна, — тем тумаки!

Поезд подходил к большой станции. Они побежали на перрон. Сумерки уже начинались. Безлюдно было. Не то что на юге, где к поезду сбегался народ, приносили столько всего съедобного, вкусного: и вареных кур, и вареники, и разварную картошку, не говоря уж о ведрах с яблоками, сливами, абрикосами. Здесь только госторговля раскинула свои сети: коробок с черствыми пирожками. Конечно, и это можно бы купить, будь деньги у Ольги. Есть-то хотелось…

Но последние рубли были отданы за яблоки — южный гостинец. Яблоками был набит рюкзак.

Сергей, видимо, тоже ехал к маме налегке. Поэтому они дружно даже не глянули на пирожки, а просто вприпрыжку и взявшись за руки пробежались вдоль состава. «Для разминки», — сказал Сережа. И было прекрасно и легко, наверное, немного и от голода. Все испортил конечно же, сам Сергей.

Когда поезд тронулся и на ходу они вскочили в тамбур, Сережка стал в дверях, ведущих в вагон. Проводница грязно-желтой палочкой свернутого флажка отсалютовала станции и пошла к себе. Она миновала вежливо посторонившегося Сергея, а когда вслед за ней двинулась Ольга, он, глупо как-то улыбаясь, сделал шаг, загораживая ей дорогу: так, что если б Ольга не шарахнулась назад, он бы прижал ее своим телом к косяку.

Ольга отшатнулась инстинктивно, еще не поняв, что произошло. Но в следующее же мгновение она вспыхнула гневом.

— А ну посторонись, ге-олог! — протянула она, вкладывая в это слово все свое презрение, связывая его со всем тем, что говорила раньше о пьянстве, отталкивая, как чуждое, враждебное себе, несовместимое с доверием, которое испытывала к нему.

Но она могла бы и ничего не говорить. Один ее взгляд отшвырнул бедного парня в сторону. Она прошла к своему купе и забралась на полку, привалившись головой к жестко круглящемуся яблоками рюкзаку. Яблоки пахли томительно нежно, вкрадчиво, дурманяще, их аромат не перебивал другие — жесткие, грубые — запахи вагона: краски, пыли, железа, он существовал сам по себе, не сливаясь с ними и ничего не теряя от их соседства. Хотелось постоянно удерживать один глубокий вдох, чтоб не терять этот аромат ни на мгновение. Но приходилось делать и выдох — пауза без яблок, и снова вдыхаешь, вдыхаешь, вдыхаешь яблоки…

…Ольга лежала зажмурившись и прикусив губу, не чувствуя каменной жесткости полки.