Визажистка - Ольга Клюкина (2003)

«Я и так была бы счастлива, — могла бы теперь сказать Вера, вдыхая морозный воздух и рассеянно блуждая взглядом по красочным витринам. — Теперь я не одна. Но что это за ужасная история с пропавшими вещами? Почему Александра кто-то преследует? Нужно что-то делать. Но что? Пока я совсем ничего не понимаю. Только Старче сможет мне помочь. И потом — он хотел купить для своей коллекции рисунок Матисса, значит, у нас будут деньги. Возможно, много денег, и тогда мы что-нибудь сможем решить».

Жизнь, говорил Пифагор, подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные — торговать, а самые счастливые — смотреть.

«Самых счастливых», по крайней мере на первый взгляд, в Саратове почему-то сегодня было не слишком много. Казалось, что все до единого городские жители распахнули двери своих магазинов, разложили нехитрые товары на прилавках, расставили повсюду, где смогли найти свободные места, лотки, столы, скамейки, ящики — и дружно принялись торговать. Те, кто состязался в количестве больших барышей, естественно, оставались за кадром. Ну а лица большинства людей, которые подходили и разглядывали разложенные прямо под открытым небом горки колбас, селедок, ядовиторозовых пряников, шнурков, кусков мыла, бумажных цветов и прочих вещей, тоже при всем желании трудно было назвать счастливыми или хотя бы просто довольными.

Совсем недавно Вере пришлось случайно оказаться в центре города рано утром, и она была поражена, в какое лихорадочное движение приходит уже с половины седьмого утра пешеходная часть проспекта — по ней непрерывным потоком катили к местам торговли ручные телеги, нагруженные всевозможными товарами. Обычно каждую телегу, сопровождая мускульные усилия беззлобной матерщиной, толкали сразу по нескольку человек. И таких «бурлаков» по направлению к торговым рядам двигалась целая эскадрилья, громыхающий строй. Все они шли на особую войну — за выживание и свое место на рынке, в прямом и переносном смысле этого слова.

Маршрут Веры тоже, как назло, пролегал через торговые ряды, которые никак не удавалось обойти стороной.

Несмотря на будний день, народу в рядах с утра было уже так много, что создавалось ощущение ярмарки, настоящего народного гулянья. Повсюду жарились шашлыки и сосиски, раздавались громкие крики про «свежее маслице», два подростка на ходу откупорили зубами бутылки пива и пили прямо из горлышек, торговка с неестественно румяными щеками лузгала семечки и дула на что-то горячее, держа в одной руке, одетой в перчатку с обрезанными пальцами, одноразовый стаканчик.

Невозможно было представить, что все это происходит в первый год двадцать первого века, в центре провинциального российского города, в один из февральских дней.

Казалось, так было всегда и везде, лишь с небольшими отличиями в одежде, погодных условиях и речи, и в этом был какой-то тайный смысл. А точнее, неизбывная бессмыслица и загадка человеческого существования.

— Ой-ой, красавица, давай погадаю, — дернул кто-то Веру за край пальто, и, быстро обернувшись, она увидела перед собой смуглое лицо молоденькой цыганки.

— Не надо, — отодвинула Вера ее руку, тут же вспомнив приключение Ленки, и зачем-то соврала: — Я и так про себя все знаю.

«Может, и правда та самая вымогательница, вот забавно», — подумала Вера, вглядываясь в совсем детское лицо цыганочки. Если бы не округлый живот, выпирающий из ее многочисленных разноцветных одежд, можно было бы подумать, что этой девочке всего лет десять или двенадцать.

— Что ты можешь знать? А мы с сыночком тебе всю правду про жизнь твою расскажем, — сказала цыганская девочка, поглаживая себя по животу с каким-то женским, многозначительным выражением лица. — Сынок у меня совсем голодный, его кормить нужно, да ты и сама знаешь…

«Господи, что же она имеет в виду? — испугалась Вера. — Что я знаю? А вдруг я тоже беременная? Или она Антошку имеет в виду? Он в последнее время то и дело есть просит».