Рисунок по памяти - Татьяна Воробьёва (2018)

Штрих за штрихом, мазок за мазком, работа писалась, увлекала, окутывала. Пожалуй, еще никогда девушка не вырисовывала черты знакомого, до каждой черточки, лица с такой тщательностью. Хадиже казалось, что она уплывает куда-то, погружаясь в картину. Мысли куда-то утекали, в голове словно образовалась пустота. Потом сквозь туман, стал проступать образ женщины в черном, с серебряными вставками костюме, что кружилась в танце с саблей, с каждым движением становясь, все ближе, четче. Эхо знакомых голосов зазвучало в голове:

«— Мама, а ты научишь меня танцевать с саблей, также красиво, как ты?

— Да, моя принцесса.

— Ура! Мой муж будет очень доволен и будет дарить мне много золота!».

Хадижа замерла и закрыла глаза. Головная боль уже стучалась в виски. Рука с кистью чуть дрогнула, оставляя неровный мазок. Следующее воспоминание ударило по голове не хуже дубинки.

«— Я не хочу замуж! Не хочу, — слова женщины, сказанные в полной тишине, упали словно камни в водную гладь, принося бурю.

В комнате стало шумно. Голоса, что звучали в ней, были гневными, тревожными и печальными. Хадижа не слушала, кто и что говорил, она смотрела. Смотрела сквозь пелену слез на маму, что стояла, гордо выпрямившись напротив нее. В глазах женщины блестели слезы, она переводила взгляд с одного человека, на другого и, наконец, посмотрела куда-то поверх Хадижи.

— Сегодня ты умерла для меня на глазах у всей семьи. Клянусь Аллахом и беру всех в свидетели, что больше не возьму тебя к себе в дом, как бы ты не умоляла меня, как бы не унижалась Я сожалею обо всем, что дал тебе. О годах, что подарил тебе. О шелках, что я дарил тебе. О золоте, что подарил тебе, — каждое слово отца словно отпечатывалось в её голове, принося почти физическую боль.

— Не сожалей, Саид. Я верну все это, — Жади нервными движениями стала срывать с себя украшения: золотые браслеты и серьги с тихим "дзинь" падали на пол. — Бери! Бери! Это твое! Мне ничего этого не нужно! Я заберу с собой только то, что отдала тебе — свою жизнь.

Хадижа во все глаза смотрела на маму. Все это казалось девочке кошмаром, от которого нужно проснуться. Это не могло быть правдой! Только не с ней, не с ними! Но несмотря на боль от пальцев отца, что впившихся ее за плечи, пробуждения не наступало».

— Мама! — ноги задрожали, отказываясь держать.

Кисть выпала из ставших вдруг слабыми пальцев, и Хадижа, неловко покачиваясь, отступила от холста, посмотрела замутненным взглядом на картину, но видела перед собой иное:

«Наконец, внимание матери обратилась на дочь, что стояла, напротив, глотая рыдания и даже не пытаясь стереть слезы, что скатывались по побледневшим щекам. Хадижа словно застыла. Ей хотелось подбежать к матери, обхватить ее руками и не отпускать! Хотелось, чтобы все вокруг сказали, что это глупая шутка и все хорошо, и все будет как раньше: она, папа и мама, — но тело словно одеревенело, лишь сердечко билось в груди так быстро, что казалось вот-вот вырвется из грудной клетки.

— Моя принцесса, — по лицу Жади тоже катились слезы. — Моя принцесса, — голос был тихим и печальным, но она улыбнулась дочери: — Однажды, ты поймешь почему твоя мама так поступила… Поймешь».

Казалось, из тела забрали всю силу. Хадижа опустилась на пол, невидящим взглядом смотря на разбросанные вокруг рисунки, а перед глазами открытая дверь и выходящий в ночь женский силуэт.

— Я не понимаю! Не понимаю! Не понимаю! — ощущение одиночества, острой болью пронзающее сердце, ненужности, брошенности завязались внутри тугим узлом, мешая вздохнуть.