Наследство - Джудит Майкл (1998)

Он разворачивался как роман; камера и невидимый рассказчик прослеживали жизнь Фарлея с ранних дней на телевидении до турне в пользу голодных, которое закончилось лишь восемь месяцев назад. Вздохи восхищения раздались в зале, когда появились кадры его первых дней на экране, каждый из присутствовавших в зале вспомнил его шарм, грубоватые черты лица, детскую улыбку и легкую мощь баритона, исполнявшего нечто среднее между песней и разговором. С экрана делились воспоминаниями те, кто знал его лично, возникали фотографии из старых альбомов, страницы из журналов «Пипл» и «Эсквайр», сцены из ночных программ. Кадры сопровождала музыка, которую Фарлей исполнял в юношеском возрасте, в годы учебы в колледже, незаметно переходя к более жестким ритмам и лиричным мелодиям, звучавшим в кино-сериалах, когда он совмещал актерскую и исполнительскую деятельность, переходя к еще более четкому ритму, мрачной мелодии, когда свет стал жестче, а тени резче очерченными, контрастными.

То было падение героя: сперва сцена с пленки, отснятой на неудавшейся репетиции, которая привела к тому, что съемка сериала с его участием была резко приостановлена; затем показаны резкие вспышки его характера и перепады настроения во время пресс-конференций и, наконец, долгая борьба в турне, где подчеркнуто показаны его усилия продолжить движение вперед и стремление выбраться из пропасти, в которую он угодил. В заключительной сцене на Вашингтонской площади для гуляний Фарлей стоял на возведенной платформе, окруженный сотнями тысяч поклонников, которые не забыли любимого кумира Он крепко держался за микрофон, глядя на горизонт, простиравшийся позади моря людских голов, и пел песни, которые жили в их памяти; его голос звучал то мощно и сильно, то переходил на едва различимый шепот. Внезапно рядом с ним появился другой Бритт Фарлей: двойная съемка, молодой, жизнерадостный, симпатичный певец, каким он был минимум двенадцать лет назад, он пел в унисон с сегодняшним певцом. Затем молодой Фарлей медленно растворился и пропал, на экране осталось лишь усталое, изможденное лицо сегодняшнего Бритта и его затравленные глаза. В них стоял молчаливый вопрос, на который никто не мог ответить, что ждет его впереди.

Изображение замерло, поверх него проплывали награды, аудитория взорвалась аплодисментами, у многих зрителей на глаза навернулись слезы.

— О Боже, — сказала Джинни Лоре, — этот режиссер — гений.

Аплодисменты продолжались и когда в зале вспыхнул свет. Человек на сцене поманил к себе Поля, который поднялся к нему. Ленни и Лора повернулись друг к другу, рукоплескал и улыбаясь. В этот момент они любили друг друга; они обе любили Поля и радовались за него. Затем этот момент прошел. Лора прекратила аплодировать и сцепила руки у себя на коленях.

Зал стоя рукоплескал Полю. В тот момент, когда она встала вместе со всеми, Лора заметила, что место, на котором сидел Бритт, пустовало. Девушка все еще сидела, улыбаясь всем, кто смотрел на нее, но Бритта нигде не было видно, он не слышал короткой речи Поля, благодарившего каждого, кто принял участие в создании фильма, но больше всех Бритта Фарлея за его мужественное и щедрое сотрудничество.

Томас говорил об обеде, о праздновании; Эмилия присоединилась к Полю на сцене, взяв его под руку и принимая поздравления от окружавших. Ленни отвечала на вопросы Барбары. А Лора знала, что ей нужно выбираться оттуда. Она сидела с семьей, но была совершенно чужда им, ей нечего было с ними разделить, конечно, речь не шла о триумфе Поля. «Этот вечер целиком их, а не мой, — подумала она, — нас с Джинни ждет обед».

— Пожалуйста, поздравь Поля от моего имени, — сказала она Ленни среди шума, царившего в зале. — Фильм замечателен. Мы не можем дольше оставаться; ты ему передашь, что он потрясающий кинорежиссер?

— Конечно, — ответила Ленни. Она немного поговорила с Джинни, пока Лора прощалась с Дженсенами, затем снова повернулась к Лоре: