Счастье в кредит. Книга 2 - Лариса Туманова, Виктория Ростокина (1995)

— Во-первых, товарищи, я не понимаю самого предмета обсуждения сегодняшнего собрания. Скажу вам по секрету, оно вообще меня удивляет. О чем, собственно, речь? Уважаемый Ростислав Леонидович сейчас показывал нам листки бумаги, на которых от руки записаны кое-какие соображения студентки Денисовой. Согласен, незрелые, идейно сомнительные. И я бы понимал сегодняшнее мероприятие, если бы не одна мелочь, но решающая мелочь. Никакой работы Денисовой нет. Есть — черновик. Согласитесь, это в корне меняет все. Если бы мы стали печатать черновики, скажем, Пушкина, никто и никогда не назвал бы его величайшим русским поэтом. А ленинские черновики?! Как кропотливо вождь мирового пролетариата работал над каждой своей фразой, над каждым словом. Никогда он не отдавал в печать даже самой маленькой заметки, не поработав над ней основательно. Черновики — круг мыслей. Самый широкий круг, допускающий даже ошибочность. Все это исправляется в процессе работы. Наталья Денисова представила мне именно этот круг. Она представила мне черновик. То, что он стал достоянием гласности — моя вина. Кстати, Денисова решила переменить тему. Ее интерес к Блаватской иссяк. Поэтому я считаю, что все обвинения в ее адрес — безосновательны. Денисова прекрасная студентка. Одна из лучших на курсе. Она работает! Понимаете, работает! И именно поэтому ошибается. Я предлагаю считать инцидент исчерпанным, указать Денисовой на ее ошибки и впредь внимательнее относиться к темам курсовых работ. Благодарю вас за внимание.

— Подождите, — вдруг вступил в разговор молчаливый и внимательный член президиума. — Так дело не пойдет. Значит, если бы эта идеологическая диверсия проскочила, все осталось бы по-прежнему, а поскольку не проскочила — будем считать ее черновиком и досадным недоразумением, так?

— Простите, с кем имею честь? — поинтересовался профессор.

— Второй секретарь райкома партии Лукашевич.

— Очень приятно, профессор Мартынов. Вот вы здесь произнесли грозные слова — идеологическая диверсия. Это очень серьезное обвинение. Но, увы, товарищ Лукашевич, безосновательное. Работа Денисовой, вернее ее черновик, представлялся для чтения самого ограниченного круга, проще говоря — для меня одного, как руководителя. Среди меня Денисова провести идеологическую диверсию не могла. Я слишком закаленный для этого.

— Но работу Денисовой читали уже все.

— Вот это — идеологическая диверсия, — согласился Мартынов. — Читать работы, не предназначенные для широкого круга, более того, предлагать их другим — вот тут действительно попахивает диверсией.

Ростислав Леонидович покрылся красными пятнами.

— Факт остается фактом, — сказал Лукашевич. — Мы знаем ход мыслей студентки Денисовой. Народ не за то отдает свои кровные деньги на ее обучение, чтобы она выступала против советской власти.

— Да, действительно, черновик Денисовой читали все. Кроме вас, товарищ Лукашевич. Ни на одной странице, ни в одном слове черновика даже нет упоминания советской власти.

— Вот как? Значит, для студентки Денисовой советская власть не существует?

— Владимир Константинович! Прошу вас! Перестаньте! — Голос Наташи прозвучал так неожиданно, что стенографистка уронила на пол карандаш. — Это все ни к чему! Все это ваше судилище, дорогие товарищи, ни к чему. Вы чего, собственно, добиваетесь? Выгнать меня из университета? Так вам это не удастся!

— Еще как удастся! — закричал фальцетом Ростислав. — Поганой метлой!..

— Таким не место!.. — вскочила Галя.

— Наташа! — профессор смотрел на нее умоляюще.

Лукашевич склонился к секретарю парторганизации и что-то шептал ему.

— Нельзя выгнать человека, если он уже ушел, — сказала Наташа. — А я уже ушла. Мне интересно было послушать, что вы здесь наговорите. Я помыла руки. Надо будет сделать это еще раз.

Что тут началось! Кричали разом все. Студенты спорили друг с другом.

Светка, ее подруга Светка что-то яростно доказывала окружающим.