Женщина без мужчины - Джастин Скотт (1995)

Площадь позади Русского музея была расчищена от снега бульдозерами. По всему ее периметру высились громадные сугробы. На них взбирались люди, чтобы лучше видеть и слышать. На самой площади яблоку негде было упасть. Темная масса народа стояла плотной стеной. Пар от дыхания заволакивал толпу густой пеленой. Лучи прожекторов слепили сменяющих друг друга ораторов на кузове грузовика с откинутыми бортами. Рядом расположился фургон телевидения. На крыше его установили аппаратуру с большим экраном.

По совету Грега Натали закуталась в шаль, почти скрывающую ее роскошный жакет. Они вскарабкались на вершину сугроба, спотыкаясь о вмерзшие куски льда. С трудом они нашли место за спинами людей, где можно было стоять, хоть как-то удерживая равновесие. Но сзади подходили еще люди, и они оказались зажатыми в толпе.

Первые ряды митингующих составляли мужчины в одинаковых черных полушубках. Над их головами вздымались освещенные прожекторами плакаты «Россия для русских!», «Горбачев! За сколько ты продал нас?» Многочисленная милиция, окружавшая площадь, свободно пропускала всех желающих попасть на митинг и никак не реагировала на громогласные и грубые выпады против власти.

— Гласность в действии, — шепнул Грег на ухо Натали. — Матушка Россия гуляет!

Через микрофоны гремели истерические выкрики. Ораторы вспоминали «Протоколы сионских мудрецов», говорили о всемирном заговоре жидомасонов против России, о том, что Горбачев и его клика «продали с потрохами» Россию западным еврейским банкирам, о том, что русским уже нет места на родной земле, что русская нация вымирает. Доселе мертво поблескивающий экран вдруг ожил. Сквозь падающие в лучах света снежинки еще страшнее выглядели кадры заброшенных русских деревень, заколоченные окна изб, нищие старухи и спившиеся старики. Лица убого одетых детей взывали о помощи. Толпа реагировала на увиденное нарастающим гневным гулом. Экран показал крупным планом лицо человека, шагающего по заснеженным полям в распахнутой военной шинели. Генеральскую каракулевую шапку он, несмотря на вьюгу, снял и держал в руке. Казалось, он обнажил голову в знак скорби по гибнущей России.

Натали сразу узнала его, но не узнала его голос. С экрана говорил не подвыпивший вояка-хвастунишка, а пророк, вождь, повелевающий массами. Каждая фраза падала на возбужденных слушателей тяжелым камнем. Мысль была предельно ясна, логика речи — неумолима. «Солдаты — сыны России! Враг не только перед вами. Главный враг у вас за спиной. Солдаты всегда спасали Россию! Спасите ее и сейчас! Спасите своих отцов, матерей, сестер! Спасите своих будущих детей!» Лапшин был молод, строен, высок. Его военной выправкой можно было любоваться. И в то же время он напоминал Натали совсем другого человека — иной внешности, иного возраста. Эта распахнутая шинель, эта манера ронять через паузы отчеканенные фразы, эта убийственная логика… Лапшин беззастенчиво копировал своего знаменитого предшественника. Грег, вероятно, подумал о том же самом.

— Трубка ему не пойдет! — усмехнулся он. — Надо искать что-то новенькое…

Стоящий рядом мужчина, услышав иностранную речь, обернулся и посмотрел на Грега так подозрительно и враждебно, в его взгляде было столько злобы, что Натали похолодела. Что будет, если этот сгусток ненависти, пока притаившийся в глубине человеческих душ, вырвется наружу?

— А теперь вспомни, Натали, что завтра нас ждет Париж. — Грег обнял ее за плечи, прижал к себе. Его пальцы проворно развязывали шаль, окутывающую ее. Таксист с любопытством глянул на них в зеркальце. Его поразило преображение закутанной в старушечий платок пассажирки в роскошную молодую женщину.

— Не настаивай, Грег. Это бесполезно.

— Я не уговариваю тебя спать со мной. Я тебя спасаю…

— Ты не можешь меня спасти… от меня самой. Лети один. Встретимся в Нью-Йорке.

— Когда же ты собираешься уносить ноги?

— В пятницу. Накануне Валентинова дня.