Телесные повреждения - Маргарет Этвуд (1994)

— А ты взгляни на это иначе. Если ты пристрелил свою женщину — это понятно, преступление на почве страсти… А воровство ты заранее обдумал, приготовился. Вот как выходит.

— И часто это у вас происходит? — осведомляется Ренни.

— Кражи-то? Только когда туристы появились.

— Да нет, женщин стреляют часто?

— Реже, чем ты сможешь себе представить. В основном их либо бьют, либо режут на части, нежели стреляют. — Ренни приходят на ум поваренные книги. Здесь вообще не стреляют. Как к примеру в Детройте.

— Почему же? — загорелась Ренни, когда разговор перешел в область социологии.

Поль странно смотрит на нее, не в первый раз она ловила на себе такой его взгляд, будто она очаровательная разновидность деревенского дурачка.

— У них нет оружия, — терпеливо поясняет Поль.

Ренни сидит там, где Поль оставил ее, на белом стуле в «Лайме». Оставил как вещь, как машину в гараже. Видите ли, через несколько дней прибывает судно, ему нужно позаботиться кое о чем. Ренни чувствовала, как он отдаляется от нее.

Перед уходом Поль осведомился, не нужно ли ей чего.

— Но ведь все магазины закрыты.

— Закрыты.

Ренни попросила что-нибудь почитать, испытывая какое-то злорадное чувство. Раз он такой всемогущий, пусть поищет. Он не поддался на ее провокацию:

— Что ты предпочитаешь?

— Полагаюсь на твой вкус.

По крайней мере, ему придется хоть немного подумать о ней. Она сидит за деревянным столом, жуя горячий сэндвич с сыром. Что можно еще желать? Чего ей не хватает? Почему ей хочется бежать отсюда куда глаза глядят. Поль не любит ее, вот почему, наверно, странно если б было наоборот.

— Не надейся на слишком многое, — сказал он прошлой ночью.

— На многое что?

— На много меня.

Он улыбался, спокойный как всегда, но его спокойствие больше не успокаивало ее. Наоборот, она видела в этом угрозу. Его чувства нельзя было затронуть глубоко. Он приложился губами к ее лбу, будто целовал ребенка перед сном.

Ренни сама не знала, чего собственно она от него ждет, до тех пор, пока ей не сказали, что ждать-то как раз ничего и не надо. Теперь же все ожидания и надежды казались ей пустыми, сопливыми, несбыточными, смешными и, увы, бесплодными.

«А что я, вообще, здесь делаю, зачем я здесь», — злилась Ренни. Ей следует опрометью бежать отсюда. Ей не нужен человек, от которого нечего ждать.

Она — туристка, перед ней открыты все пути-дороги. Она в любой момент может поехать, куда ей вздумается.

— Я потревожил вас? — это не вопрос, а скорее утверждение. Ренни поднимает глаза: доктор Минога в белой рубашке, расстегнутой у ворота, старается не расплескать свой кофе. Он садится рядом, не дожидаясь ни ответа, ни приглашения.

— Наслаждаетесь жизнью в доме вашего американского приятеля? — лукаво спрашивает он.

Ренни, свято верившая, что частная жизнь не должна являться предметом пересудов, шокирована.

— Откуда вы узнали, где я остановилась?

Идиотская ситуация, в которой кажешься себе девчонкой, застигнутой преподавателем в объятиях однокурсника на лестнице в перерыве между лекциями. Кстати, она никогда не увлекалась этим.

Минога улыбается, показывая неровный ряд зубов.

— Да это всем известно. Извините, может, я вмешиваюсь в вашу личную жизнь, но я должен вам кое-что рассказать. Это касается очерка, который вы пишете.

— Да, конечно, — вслух соглашается Ренни. Очевидно, он не верит, что она собирается что-нибудь писать, сейчас или потом. Но он настойчив: в его взгляде Ренни читает лишь искренность и прямоту. Справедливость.

— Я не захватила с собой блокнот, — пытается увильнуть Ренни, но ей неловко, что она обманывает его ожидания.

— Но вы все запомните, — не сдается Минога, — пожалуйста, продолжайте свой завтрак.

Его взор блуждает вокруг, не останавливаясь на Ренни, но отмечая, что происходит рядом с ними, всех вышедших и вошедших.