Полчаса спустя Ника, пользуясь тем, что все актеры, пришедшие сегодня в театр, заняты с Липатовой на репетиции, решила выпить кофе: ее снова клонило в сон, а за окном из сизых брюхатых туч уже повалил снег. Чашка на краю стола еще хранила следы какао, которым девушка пыталась согреться пару часов назад. Нике нравилась эта чашка, непримечательно-белая снаружи, но с рисунком из ромашек по внутренней стороне фаянсового цилиндра. Ромашки были секретом, открывавшимся лишь тому, кто пил из чашки, и чем меньше становилось напитка, тем пышнее расцветали кроткие и улыбчивые цветы на керамических стенках. Воды в чайнике не оказалось, и Ника отправилась в туалет, чтобы его наполнить.

Отвинчивая вентиль крана, она услышала, как в закрытой кабинке кого-то выворачивает наизнанку. Когда она направилась к двери, чтобы не смущать человека и вернуться позднее, ее остановил слабый голос Лели:

– Ника…

– Да? – встрепенулась она.

Послышался шум сливаемой воды, дверь кабинки отворилась, и Ника увидела Сафину, сидящую на корточках, прислонившись виском к фанерной переборке. Плечи, всегда так гордо развернутые, сейчас сутуло поджались, бледное лицо покрылось испариной, и над верхней губой выступили блестящие бусинки пота. Актриса подняла на Нику изможденные глаза:

– Слушай, у тебя нет случайно чего-нибудь от желудка? Что-то мне так плохо…

Ника растерянно покачала головой, набрала воды из-под крана и присела рядом с Лелей:

– Вот, попей.

Сафина несколькими глотками осушила чашку с ромашками и прикрыла глаза.

– Хочешь, я сбегаю за лекарством? – предложила вдруг Ника.

– А ты сбегаешь? Честно говоря, хочу. А то я до вечера не доживу…

– Надо выпить крепкого чаю. Отравилась чем-то? Как Мила?

– Кажется, это был пирожок с мясом… Если только меня не тянет блевать от Риммкиных выкрутасов, – через силу усмехнулась Леля. – Видела, что она устроила?

Ника замялась:

– Скорее слышала.

– Вот-вот, – Леля встала на ноги, держась рукой за стену. – Ох. Любит ломать то драму, то комедию, будто сцены мало. Хорошо еще, она не знает, что у Женечки не пропадал пионерский галстук. Я специально узнавала. В костюмерной вообще нет галстуков. Да и откуда, мы же ничего советского не ставили, кроме «Марата»… Риммка прознает – то-то крику будет…

Римма, конечно, прознала. Не от Лели и уж тем более не от Ники, – но прознала. И, конечно, это совсем выбило ее из колеи. В одну минуту она была безмятежной и веселой, но в следующую уже бледнела и принималась твердить, что, примерив галстук убиенной пионерки, она навлекла на себя внимание призрака, в чье существование отчаянно поверила, и крепко привязала себя к той давней истории. На эту тему ее могло вывести буквально любое замечание, любая реплика. Напрасно Липатова, а вслед за ней и Стародумов, и Кирилл убеждали ее не обращать внимания на всякие предрассудки и суеверия – Римма согласно кивала головой, но в глубине ее смоляных глаз тлели угольки тревоги. Несколько дней подряд Римма даже спрашивала у Ники, не приходил ли кто за забытой красной косынкой, – театральная касса впервые удостоилась такого внимания со стороны главной красавицы.