Верни мои крылья! - Елена Вернер (2015)

По своему отношению к Римминой болезненной эмоциональности Ника была солидарна с Сафиной, хотя они и не думали больше обсуждать это. Надобности в словах не было, Ника и так видела Лелин нескрываемый скепсис. Сама она тем более не впадала в суеверия, считая, что мир доверху полон настоящих чудес, реальных, – и настолько же реального зла. Ни с чем паранормальнее соседских бредней про барабашку она в жизни не сталкивалась, а вот Митю с поблескивающими льдистыми глазами и свою каменную клетку помнила преотлично. И считала, что, окажись в ней Корсакова, хоть на денек, она тут же бы перестала бояться всякой выдуманной чертовщины. Конечно, Ника никогда не бывала в шкуре актера и не знала наверняка: а что, если им необходимо находиться в пограничном, полубезумном состоянии, чтобы лучше играть и чувствовать? Но собственный опыт свидетельствовал об обратном: чем холоднее бывала ее голова перед танцевальным выступлением, чем ровнее билось сердце, тем лучший результат показывала их пара. Постоянными раздумьями и страхами раскачивая нервный маятник внутри себя, Римма делала только хуже. Но пока не сознавала этого – а Ника не собиралась вмешиваться. Она смотрела со стороны.

Прошла неделя, а Римма все не угомонилась. В выходной Лариса Юрьевна даже отправилась в библиотеку и отыскала данные о строительстве здания, подтверждавшие, что оно было возведено в 1928 году на пустыре и никакой церкви с кладбищем здесь до него не стояло. Римма сначала обрадовалась, а потом озабоченно заявила, что даже если история про кладбище выдумана, то пионерку Нину еще никто не отменял – ведь не отменял же? Липатовой пришлось развести руками: про пионерку и тот случай она ничего не раскопала.

Ника только диву давалась. К Римме Лариса Юрьевна была поразительно терпелива. Впади любой другой из актерской братии в такую паранойю – его ждал бы серьезный разговор с худруком и приказ «выкинуть эту ересь из башки», чтобы не саботировать работу. Но только не Корсакову. Если Липатова кого и любила в этом мире (в ее чувствах к супругу Ника, хотя это ее и не касалось, сильно сомневалась), так это Римму. А та была – как избалованная единственная дочка, своенравная и любимая, всегда знающая, что и как попросить, а когда лучше промолчать и не сердить маму. Гримируясь к «Антонию и Клеопатре», Римма убирала волосы в подобие низкого каре, подкалывая их у шеи, рисовала на глазах жирные графитовые стрелки в стиле Лиз Тейлор и становилась вдруг похожа на Липатову, как родная. И иногда Ника ломала голову, что это: театральщина, лицемерие, какая-то извращенная игра, претворившаяся в жизнь, кривляние? Или Римма действительно прорастает в Липатову, искренне испытывая к ней вот эти самые, дочерние чувства, интуитивные и почти животные? Еще больше Нику интересовало, что думают об этом фаворитизме остальные в труппе. В конце концов, Корсаковой доставались почти все хорошие роли молодых героинь. Она справлялась, будучи неплохой актрисой, и работала обычно без устали и даже вдохновенно. И все-таки это не могло не задевать остальных. Но те молчали. Юные актрисы, только из училища, хоть и смотрели волчатами, но временами становились Римме кем-то вроде горничных или компаньонок, бегая для нее в магазин, делясь косметикой и сплетнями. Из всех актеров только Леля Сафина и Даня Трифонов осмеливались на редкие выпады в сторону Риммы: Даня из любви к сомнительным шуткам, а Леля… Здесь Ника затруднялась ответить, потому что Леля Сафина была для нее загадкой. Смелость, или тотальное равнодушие, или экспериментаторский ум, или зависть, или обостренное чувство справедливости, или даже обида на выбор Кирилла – истинные мотивы своих слов и действий Леля держала при себе. Но Римму она явно недолюбливала и в отличие от мотивов этого не скрывала.

Явление пятое

L’ingénu dramatique

[7]