– Да, понял! Но она всё равно не такая, как ты говоришь, – огрызнулся я.

– Естественно! – иронично воскликнул сын.

– Проблема в том, что я боюсь подпустить ее слишком близко к себе. У нее может возникнуть масса

вопросов, и я не хочу изо дня в день накладывать один слой лжи на другой, ведь однажды это всё отвалится,

и я окажусь в идиотском положении.

Джим молчал, глядя вдаль. Я тоже молчал. Не поворачиваясь, он вдруг холодно произнес:

– Ты сам себя загнал в этот угол. Признайся, жалеешь о том, что пошел на эту ложь?

Я медлил с ответом, подбирая слова:

– Знаешь, когда особенно остро ощущаю свое одиночество, то бывают моменты сожаления.

Пытаюсь представить себя дома, в ногах спит Винчи, с кухни доносится аромат паэльи, приготовленной

Даниэлой. И мне становится горько от того, что больше не принадлежу себе! Но тысячу, нет, я миллиард раз

прав! За этим призрачным уютом, существующим в моих мечтах, последовал бы прессинг Броуди, поток

жадности, грязи, жажды наживы. Я стал бы экспонатом, который показывали бы по всем каналам. Моя

личная жизнь протекала бы под пристальным прицелом объективов. Я бы уже не смог вот так запросто, как

вчера, сходить на свидание с девушкой.

– А что ты хотел? Нашедшего выход всегда затаптывают первым, – горько усмехнулся сын.

– Я не нуждаюсь в богатстве и известности! Всё это я уже перерос! Теперь хочу просто жить, не

растрачивая время на зарабатывание денег! Собираюсь читать, путешествовать, играть с внуками…

– Другими словами, хочешь оставаться пенсионером, – перебил меня сын с доброй издевкой в

голосе.

Я с удовольствием ощутил, как наши отношения возвращаются в прежнюю колею, полную острот в

адрес друг друга.

– Получается, да, – я засмеялся.

Джим молчал, вероятно не находя слов для возражения.

Я продолжил:

– Знаешь, моя новая жизнь так сияет, что я пока не вижу отдельных деталей. Вроде бы вполне

счастлив! У меня наконец-то ничего не болит. Я ни в чем не нуждаюсь. Но ловлю себя на мысли, что

постоянно ищу встречи со своим прошлым. Безумно хочу съездить в свой дом, потрепать Винчи. Мечтаю

встречаться со своими внуками, увидеть Джес.

– Кстати, о Джес. В пятницу день рождения Тима. Приезжай к двум часам. Можешь пригласить свою

девушку. Джес тоже обещала быть.

– Наконец-то я возьму на руки этого сорванца! Что ему подарить?

– Слушай, дари, что хочешь! А вообще, как и отец, он обожает автомобили.

111

– Будет ему автомобиль! – улыбнулся я. – Джим, как ты думаешь, что, если я прикинусь

покупателем и съезжу посмотрю свой дом?

– Думаю, нормальная идея. Только не выдай себя. Ни к чему Патрику знать. Он очень переживал

твою смерть. Ходил по дому, словно тень, разом постаревший, с красными глазами. Я чуть было не сказал

ему правду. Однако вовремя сдержался. Если бы Броуди начал на него давить, боюсь, старик бы не

выдержал. А Даниэла из твоих фотографий смастерила настоящий алтарь и каждый день с обеденного стола

обязательно порцию кладет для тебя на тарелочку перед портретом.

Я сглотнул сухой ком, подкативший к горлу от услышанного. Мне абсолютно отчетливо представилось,

как Даниэла, раскачивая из стороны в сторону объемные бедра, не спеша, следует к столу с фотографиями.

Как заботливые пухлые руки перекладывают кусочек лакомства на тарелку, одними губами беззвучно шепча

молитву.

– А по поводу Винчи. Можно его перевезти к нам. Будешь приезжать, брать его на прогулки, —

предложил Джим.

Мы еще с полчаса посидели на берегу, поговорили о корпорации, обсудили рентабельность

последних инвестиций и в итоге решили вернуться в город поужинать.

Перед сном я отправил Кэрол сообщение: «Сударыня, с моим сердцем что-то не так! Кажется, оно