Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Так-так, теперь понятны кое какие реверансы вокруг. Как ты скажешь: предупрежден — значит, вооружен?? Хотел бы я пообщаться с твоей фрау Варья. Знаю, знаю, что невозможно. Позволь мой мальчик, мне подумать, твоя информация, это как дубиной по голове… — Но зато есть время предпринять кой какие шаги на будущее, чтобы не попасть на виселицу, через два с лишним года!

Герберт добавил:

— Хочу с Паулем поговорить, есть у меня одна задумка, с подачи Варьюши, нет, не разведка, не кримимнал — лекарства. Варья сказала, конец двадцатого века, начало того, нового, фармация будет одной из самых богатых отраслей.

— Уверен, что Паулю можно доверять?

— Не во всем, я ему несколько порошков дам, он натура увлекающаяся, заинтересуется. И на основании этих наработает что-то новое — живы останемся, сможем на этом зарабатывать!

— Гут! А истинное положение дел можно будет в сорок пятом сказать, когда русские у ворот будут.

— У него фатер далеко не наивный, он как никто русских знает, а фатер и Пауль очень близки по духу. Карл наверняка сложил два и два… скорее всего, уже все понял. Фрицци проболтался, что Карл собрался назад в фатерлянд — здоровье пошаливает. А я уверен — человек умеет видеть и замечать нюансы.

Дядюшка весь вечер был необычайно молчалив, хмурился, ходил из угла в угол по своему кабинету. Герби же взяв лист ватмана, попытался сделать набросок своей Варьи.

Сначала ничего не получалось, да и рисовал он последний раз году этак в тридцать шестом-седьмом. Потом вспомнил её необычное белье, и как-то незаметно на листке стало появляться изученное им до малейшей складочки тело в красивом белье, а потом и самое любимое лицо, как бы проступило на бумаге.

Как обрадовался Герби, что ему удалось это сделать!

Даже чужой человек, увидев этот набросок, никак бы не связал Герби и эту незнакомку в откровенном и необычном белье, куртизанка-француженка, не иначе… мало ли, у кого какие фантазии.

Герби выбрал из папки несколько давних рисунков и пришпилил кнопками их на стену, расположив рисунок с Варьей так, чтобы он, просыпаясь, видел её и говорил:

— Гутен морген, майне либе!

Конрад нашел время попытать Руди, тот сказал, что Герби выпала огромная любовь, такая, что бывает одна на сто тысяч, а то и на миллион, и что он, Руди, просто отогревался в их нежности и любви.

У Герби появилась возможность встретиться с Пашкой, долго стояли обнявшись, Пауль внимательно вглядывался в своего какого-то не такого друга.

— Вас ист лос, Герберт?

Тот поморщился, ответил, что все нормально, просто устал в командировке, ну не будет же он в кафе рассказывать что-то, передал поклоны от отца и брата, присовокупив к поклонам небольшую посылочку. Пообедав, пошли не спеша по широкой Курфюрстендамм, свернули в небольшую тихую пустынную улочку, тут Герби негромко сказал:

— Пашка, я не могу много сказайт. Но прошу, просто не лезь на рожон.

Пауль даже остановился:

— Герберт?

— Тихо, Пашка, тихо.

Навстречу неспешно шел пожилой немец, Герби по-немецки, как бы продолжая начатый разговор, продолжил:

— Дайн фатер ист кранк.

Пошли дальше, ведя разговор о больных ногах фатера Пауля.

Пашка совсем тихонько спросил:

— Герби, ты по-русски ведь не любил говорить?

— Многое изменилось, но разговор долгий и тяжелый, дядя Конрад пригласит тебя в имение, приезжай обязательно. Надо много чего рассказать.

— Заинтриговал, буду.

Через две недели Конрад фон Виллов усторил небольшой прием по случаю своего юбилея — пятидесятипятилетия, пояснив непосредственному начальнику, что в то время, когда Дойчлянд только что был в трауре, он не может устраивать гулянку. Все было чинно-благопристойно, а господам офицерам безумно понравилось русское сало толщиной сантиметров с десять, с мясными прослойками.

А Пауль уехал с Гербертом в имение, там отдохнув и отобедав, собрались на прогулку на лошадках.