Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Не, девк, ты в таких далеко не уйдешь, пойду-ка я до Егорши дойду, покумекаем с ним. Василь, ты со мной?

Тот кивнул, старый и малый ушли, а в хату ввалился Гринька, «помогаюшчий посля школы Ефимовне тама прибраться», как-то враз расстроился:

— От, и никаго не остается у Радневе, а ешче столько долго ждать.

— Гринь, ты смотри, не проговорись где, что в сентябре…

— Не, я Никодимов — у мяне правды не добьесся.

— Что и нам привирал?

— Э, не, своим завсягда усе гаворю як надо.

— Ох, Гриня, как за вас всех душа болит!

— Ты мяне дай слово, честнае-причестнае.

— О чем Гринь?

— А от як у своем годе окажитеся, то до нас на Победу прийдите у слеуюшчем годе!! Не знаю, як случится усе — мяне не станеть, Василя, ешче каго, но Крутовы… хто будеть жить, все равно вас ждать стануть.

— Гринь, если живы будем и на самом деле вернемся, даже не сомневайся — обязательно приедем. Леш нашел-таки для Варюхи криво обрезанные валенки, скорее даже, боты, ребятишки дружно хихикали, когда Варя модельной походкой прошлась в них. Леш, конкретно пояснив, что и как следует сделать, пошел к себе в берлогу, Ищенко остался у деда Ефима.

А Варя и пацаны долго сидели в закутке между глухой стеной хаты и печкой. Ефимовна, умотанная за день, уже давно спала, а Варя негромко рассказывала замершим ребятишкам, о том, чаго будет дальше у жизни.

— Гринь, Василек — вы ребятишки умные, если и будете что-то кому-то рассказывать, батьке своему или ещё кому, выдавайте это за сказку, пусть считают вас сочинителями!

Василь кивнул, а Гринька ухмыльнулся:

— От, ты мяне уже почти год знаешь, а усе сомляваешься… чаго-чаго, а приврать-приукарасить я, як дед Никодим… ой, умею.

— Мальчишки мои, славные, вы на самом деле мне сыновьями стали!!

— Ну а як же, не зря Василь тябе мамушкой зовёть! Ён як не слыша, у во всех людЯх дюжеть разбираться стал… Я у яго спрасил як, например, яму Гришка с другого конца дяревни? Ён морщится — значить, дярьмо мужичишка. А в другой раз и впрямь гляжу, идёть Гришка с повязкою. Не думають они совсем что ли, як наши прийдуть… Мамушка, а я чагось удумал… Я ж Ефимовне, ей пра… сочиню сказку, што яё Пашка живой и воюеть, пусть и не поверить, а улыбнется чуток.

И не догадывался хитромудрый Никодимов унук, что яго сказка пока настояшчая быль, жив, жив младшенький Ефимовны — Пашка. Только вместо безусого восторженного пацана теперь это был суровый мужик, рано повзрослевший и совсем не выглядевший на двадцать один год, опытный боец. И ни Пашка, ни его мать, ни Гриня с Василем, никто не мог представить, что осенью этого же, сорок третьего года, пройдет Пашка мимо своих родных мест южнее на шестьдесят километров, и будет рваться его душа в родную Березовку. Но случиться солдатскому счастью — увидеть хоть одним глазком мать в то время, не суждено.

Еще через день, замотанные во всякие одежки — «як немцы под Москвой у сорок первам»- ворчал Гриня, собрались уходить. Ребятишки держались, Варя тоже из последних сил крепилась, долго нацеловывала их, шептала им всякие ласковые слова, твердо обешчала, обязательно — если будут живы — приехать у Бярозовку. Василя просила посадить у дворэ много сирени, она очень любила её. Василек кивал, крепко обнимая её за шею, а Гринька морщился и вздыхал.

— Все, мои хорошие, мы пошли!

Варя с Ищенко побрели у следуюшчую дяревню, да и затерялись где-то у дороге. Поздно ночью встретили их Матвей и Иван-младший у определенном месте. А к утру, уставшие, умотанные, полузамерзшие Варя и Николаич попали в теплую землянку, где их так долго ждали все остальные.

— ВарЮшка, ты совсем как моя Полюшка стала! — обнял её Сергей.

— Семнадцать лет точно, глянь, и попы нет, — всунулся Игорек, — а какая была женшчина… Ух!! Кровь с молоком. Но шчас и годов-то тебе мало дашь, сыну-то сколь?