Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Да потихоньку, Василь всего Онегина наизусть выучил, а Гринька, один стишок и знает всего. — От лодырь у учебе, но у другом усе собразить зараз. Варя тябе командир кличет, каже, як поешь, до него дойдешь.

— Хорошо, Толь, я пошла. Забегу ещё, попозже.

— Варюх, я тебя жду.

Панас сидел в землянке с каким-то седым худым мужиком.

— От, знакомьсь, мой начальник штаба — Осипов Александр.

Варя кивнула.

— Варюх, ты сама понимаешь, воявать мы тябе не пустим, а вот на кухню, очень прошу пойтить, Стешка-то у тягости, Игорь вон ругая нас.

— Да, Панас, понимаю, согласна, веди, показывай что и как.

Приняла Варя партизанскую кухню, в помощники отрядили ей того самого Женю, он пока в силу слабого здоровья не мог осилить большие переходы, вот и был в лагере на положении подсобного рабочего. Толковый мальчик на лету схватывал Варины пожелания, смастерил по мелочи: картофелечистку, выстрогал тоненькие деревянные лопатки, из куска очень знакомого железа — противни, помогал во всем, и они много говорили, обо всем. — Мальчик умненький, светлая голова, Господи, пусть бы жив остался!! Ведь сколько идей у него нужных и полезных в голове.

Ищенко бурчал, ругался, но Панас был неумолим, стоял как скала:

— Нет, ты мне здесь нужнее, вона думайте с Иваном, Женькою и Севкой, як улучшить и перехитрить этих гадов.

Иван и Николаич частенько сидели вечером с Варей, заставляя её напрягать память о том или ином событии, прочитанном в свое время в книгах про войну.

— Вань, тебе в училище наверняка много чего давали на занятиях.

— Варь, Великая Отечественная — это было давнее прошлое, все проскочило мимо ушей, помню, но ведь никого не интересовали методы подрыва, ну была рельсовая война, а конкретно…

Опять был, как они окрестили меж собой — позыв, теперь уже Варя ощутила тошноту и сгущающуюся тьму..

— Ребята, похоже нас домой пытаются вернуть, да силенок маловато. Или предупреждают, чтобы были готовы, — при этих словах Игорь и Серега помрачнели.

— Гад, когда сюда попали, никаких желаний не было, кроме одного — быстрее вернуться, — пробурчал Игорь, — а теперь, простите меня, братцы, сердце на разрыв. И домой бы хотелось, и здесь свое самое дорогое оставить…

В Берлине было пасмурно, хмуро, тягостно, Герби не приходилось делать мрачный вид по случаю трехдневного траура в фатерлянде.

У него траур на всю оставшуюся жизнь выпал.

Дядюшка Конрад пытался выяснить причины такого мрачного настроения, но племяш только печально улыбался:

— Алес гут!

Дядя смог вырваться в средине февраля на пару дней в имение, взяв с собой Герберта и верного Руди.

— Герби, давай-ка на лошадках прокатимся!!А то забыл, поди, с какой стороны к лошади подходить? — подначил он племянника.

Герби согласно кивнул, где можно спокойно поговорить, как не в поле, там-то точно прослушки нет, а в имении нет гарантии, что никто не озаботился установить какую-нибудь прослушку — времена такие, самому себе нет доверия.

Когда отъехали на приличное расстояние, остановились посредине поля, пустили лошадей попастись, сами, неспешно прогуливаясь, пошли к реке.

— Мальчик мой, что случилось в этой варварской стране с тобой? Ты не был таким мрачным даже в случае с этой… Элоизой.

Герби помолчал, потом попросил дядю просто выслушать его, не перебивая.

Чем больше говорил Герби, тем сильнее вытягивалось от удивления лицо дядюшки.

Герби же говорил только факты, про сорок третий, про заговор против фюрера в июле сорок четвертого, про окончание войны, про суд в Нюрнберге, про две страны вместо одного Дойчлянда. Дядя прервал его:

— Июль следующего года… фамилии чьи-то знаешь?

— Так, точно Штауффенберг — исполнитель, Вицлебен, Гёрделер, Бек — остальных можешь сам вычислить по окружению названных.