Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Ну, заходь! — посторонилась женщина.

Добрый вечер в хату! — поздоровалась Варя, входя в хату вслед за Ефимовной.

— И Вам таго жа! — ответила рослая молодая женщина, про которую Варя знала очень много — Стеша.

А с печки, свесив головы, смотрели её старые знакомые — Гриня и Василек, который счастливо улыбался.

— Проходи, странница, вечерять вот будем, от, нямнога грибов осталося.

— Да у меня, — завозилась Варя, запустив руку за пазуху, — вот тут, немного, добрые люди поделились, — она вытащила тряпочный мешочек и протянула Ефимовне.

Та взяла с любопытством развернула и охнула:

— Это же… я такие тольки один раз и видела у Москве, кагда у тридцать восьмом…

— Чаго там, Ефимовна? — шустро слетел с печки Гринька, а за ним скатился Василек, успевший незаметно подмигнуть Варе.

А в кульке были обычные рожки, которые в наше время продавались в любой палатке и не имели совсем никакой ценности. Шустрая Стеша быстренько закинула их в чугунок, Варя сказала, что они быстро варятся, и вскоре все с большим аппетитом уписывали неведомые рожки с тушеными грибами.

Варе же кусок в горло не лез, если ребятишек она уже видела, то вот таких умученных женщин… было невыносимо жаль.

— А ведь и мои: отец будущий, дед, дядьки — все сейчас такие же замученные-полуголодные. Да, никакой фильм или книга не могут передать всего, что я сейчас вижу. А мы там зажрались… Муж бросил, денег не хватает, с работы уволили, из-за более молодой и сговорчивой? Три ха-ха, как говорится, а вот здесь и сейчас… жутко становится, что пришлось вынести вот таким бабенкам и ребятишкам. А в сорок четвертом, поди, на себе пахать будут, после освобождения-то? Эх, и почему никто не может догадаться там, в нашем времени, придумать и поставить на той же Поклонной горе памятник обыкновенным русским бабам. Воистину: РОССИЯ ДЕРЖИТСЯ НА БАБАХ! Не будет баб — именно, что — баб, которые всю жизнь тянут неподъемные ноши, выживет ли страна??

Василек, незаметно подобравшийся под бочок, доверчиво прижался к ней, а Ефимова и Стеша выпучили глаза.

— Чаго это деется — наш Василь… ён ни к кому не подходя даже, а здесь гляди-кась?? — изумленно глядя на улыбавшегося Василя, воскликнула Стеша. — Наш дитёнок тябе признал — значит, хорошая ты тетка, а ён не ошибается, вот как гаворить перястал, так у людях ни разу не ошибся.

Варя, радуясь этому, тут же посадила своего крестника на колени и крепко обняла.

— Такой славный мальчонка разве может не понравиться. За одни глаза-васильки, да, Василёк?

Тот радостно кивнул и покрепче прижался к Варе. Вот так и уснул у Вари на коленях, а Ефимовна прослезилась:

— Вот ведь война проклятая. Без мамки детей оставила, батька гдесь воюёть, жив если, дед пропал перед уходом наших… Сколько сейчас по всей стране такого горя… Хвашисты проклятые, не жилося им там у Европе.

— Ничего, — аккуратно подбирая слова, сказала Варя, — русский медведь… он ведь, пока его сильно не разозлишь, а потом во гневе-то, ух, и пойдут клочки по закоулочкам.

— Точно! — обрадованно поддержал Варю Гринька. — У любой сказке так и бываеть, а как ты гаворишь Ефимовна: сказка — ложь, да в ней намек… От дождуся батька, як прийдеть он у медалях…

— А тут Гринька — всякую гадость курит, — дополнила Ефимовна. — И батька тагда спрося — отчаго ж, ты, Гринь, ня вырос совсем, вон Василь який большой стал, а ты…

— Я, бать, у Никодима-деда пошел, а Василь — чистый ты, — тут же вывернулся Гринька.

— Что верно, то верно, чистый Никодимушка. Тот усю жизнь верткий як уж, никагда ня виноват, от порода, Крутовская.

Варя осторожно переложила спящего Василька, улегся Гринька, уснула Ефимовна, а Варя слушала негромко говорящую Стешку — ужасалась и любовалась одновременно ею и в её лице остальными женщинами, выживающими вот в невыносимом, казалось бы, времени — оккупации.