Каратель - Джессика Гаджиала

Последний раз он приходил, когда мне было четырнадцать, практически слишком много, чтобы вызывать желание у всех этих старых придурков. Может, из-за предчувствия окончания нашего совместного времени, нож казался больше, острее, и собирался изувечить меня навсегда, делая невозможным всё забыть.

Так что отец держал меня, возбуждаясь от моих криков, пока другой мужчина вырезал на моей груди слово «раб».

И я был им.

Рабом.

До тех пор я был рабом физически.

После этого я годами был рабом ментально.

Но в ту ночь, когда мне было четырнадцать, когда из груди текла кровь, а всё тело болело от других наказаний, которые я уже получил, в ту ночь взрослые мужчины перестали касаться руками моего юного тела.

Потому что в ту же ночь я впервые научился забирать жизни.

Когда мой отец выходил из комнаты за выпивкой, чтобы отметить очередную ночь успешного изнасилования, мой «хозяин» подошёл посмотреть в окно, довольно выпятив грудь. В свете луны он выглядел ещё зловеще, чем уже предстал перед моими юными глазами.

Но он оставил на кровати нож, всё ещё скользкий и красный от моей крови.

Я знал этот нож.

Винчестер с выкушенным кончиком и деревянной рукояткой.

Я встречался с ним каждый месяц, больше года.

Я знал, какой острый этот нож — достаточно, чтобы срезать кожу с моего тела, едва касаясь.

Достаточно острый, чтобы нанести вред.

Вечный вред.

Не знаю, почему та ночь стала моим переломным моментом.

Не важно, сколько раз я сидел в кабинетах различных психотерапевтов и пытался определить переломный момент. Лучшее, что я смог понять, что это просто была последняя капля. И я почему-то знал, что это был последний раз, когда я увижу своего «хозяина».

Другие друзья моего отца потеряли ко мне интерес за прошлый год, моя зарождающаяся мужественность становилась всё менее привлекательной для их особых наклонностей.

И я знал, что это конец для меня и этого конкретного ублюдка-садиста.

И меня достало, я чертовски устал быть беспомощным.

В ту секунду, когда моя рука сомкнулась вокруг той ручки, беспомощность была последним, что я чувствовал.

Я чувствовал мощь.

Впервые в своей жизни.

И это чувство было головокружительным, ошеломляющим для того, кто был только жертвой.

Так что когда я поднялся с кровати, и во мне поднялись семь лет боли, грусти, бессилия и ярости, от этого коктейля вскипела кровь в венах, пульс стучал в ушах так сильно, что я буквально даже не услышал крик, когда мой нож пронзил его сердце, и по моей руке и предплечью потекла тёплая, липкая, красная кровь, прежде чем я смог найти силу вытащить нож обратно.

Конечно же, дело было сделано. Он никак не мог это пережить.

Но я не закончил.

Я должен был расплатиться за годы. У меня были шрамы по всему телу от его ножей, его сигарет, его хлыстов.

Так что я вонзал это нож в его тела, пока буквально не пропитался кровью, пока его тело не превратилось просто в месиво из открытых ран.

Пока я не почувствовал, как руки отца сомкнулись на моих плечах.

Слух вернулся быстро.

— Что ты наделал?! — в ужасе орал он.

Как и должен был.

Картинка была прямо из фильма ужасов.

А я не был супергероем. Я был просто напуганным, травмированным ребёнком.

Так что моей мгновенной реакцией была истерика, мольбы, плач, поиск пощады.

Он отодвинул меня, и я смотрел, как он опустился на колени рядом со своим другом, проверяя пульс. Это было нелепо и крайне бесполезно, учитывая, что мужчина представлял собой мясной фарш, но он всё равно это делал.

А затем он сделал единственное, что мог, чтобы избавить меня от моего собственного ужаса из-за всей этой сцены.

Он с огромными глазами посмотрел через плечо и заговорил.

— Зачем ты это сделал? Он никогда ничего тебе не делал!