Женский роман - Марина Светлая (2017)

Петр Данилович молча кивнул. Он смотрел на Марину и вспоминал свою дочь, Валентину, уж который год торчащую в Португалии. Вся жизнь у нее оказалась изломанной только лишь потому, что влюбилась она однажды в такого же, как этот Максим. Тот тоже ездил на какой-то иномарке, занимал немаленький пост, денег особо не считал, разбирался в искусстве и литературе. Разве что на гитаре не играл. Дуреха и втюхалась в него без памяти. А родителям призналась только тогда, когда уж поздно было — месяцев через семь Маринка родилась. Вот только папаша-то будущий как узнал, что Валентина беременная, так и свинтил в неизвестном направлении. Оказалось, что и женат был глубоко, причем во второй раз, и наследников уже имеет в достаточном количестве, и без Валюхиного приплода озадачен, как наследство делить между всеми придется.

Лет через пять, правда, и на улице дочери наступил праздник. Андрей домовитый был, с руками из нужного места, Валентину любил и Маринку, как родную, принял. Но недолго продолжалась хорошая жизнь. Несчастный случай на стройке, где Андрей работал, сделал Валентину вдовой. Потыкалась она, помыкалась да и уехала за тридевять земель на заработки. Где ж иначе денег набраться? А Маринку надо было кормить, одевать-обувать, учить. Но пару лет назад дочь сообщила, что сошлась с садовником, мужичком из Беларуси, который служил с ней в одном доме. Дед только рукой махнул. И надеялся, что хотя бы у внучки все сложится.

Не сложилось.

— Дед… — вдруг позвала Марина, — ты, пожалуйста, не переживай. Я тебе позвоню сразу, когда приеду. Только новую карту куплю. И вообще, каждый день буду звонить. Я же не навсегда уезжаю. Чуть-чуть улягутся страсти, вернусь домой… Виктор Иванович решит вопрос, чтобы до большого разбирательства не дошло. А он решит — это его гимназия, не допустит…

— Не допустит… Ладно, прорвемся! — Петр Данилович притянул ее к себе и погладил по спине. — Ты уж только там того… глупостей не натвори…

— Да я уже! — горько хихикнула Мара. — Более чем достаточно.

— Вот говорил я тебе, а ты… — ласково бормотнул дед. — Ладно, собирайся, не теряй время. Пойду тебе бутербродов сделаю в дорогу, — снова сдвинув брови, сказал он и вышел на кухню.

Она все-таки расплакалась. Стоило деду уйти, как глаза защипало. Села на пол возле чемодана, притянула ноги к подбородку и тихо-тихо, чтобы он не услышал, застонала, пытаясь сдержать крик, который второй день пытался вырваться из горла. Проще было ничего не чувствовать. В каком-то угаре писать заявление по собственному желанию. Слушать нотации от директора, который потом счел нужным на ее «Я не виновата!» по-отечески похлопать по плечу и сказать: «Может быть, Марина Николаевна! Но вы допустили, что о вас можно такое болтать!»

Она могла думать только о том, что все это нужно как можно скорее прекратить. Ни о чем больше. Если бы ей сказали не заявление писать, а сразу идти с покаянием в милицию, она бы так и сделала.

Потому что вместо обиды, злости, упрямства или отчаяния на нее навалилось спасительное отупение. И единственным чувством, которое прорывалось, будто сквозь толщу воды, залившей ее уши, глаза, нос, рот и душу, был страх. Сумасшедший страх, что она потеряла Максима. И осознание того, что он не захочет о ней слышать. Больше никогда. Этот страх влек за собой боль. Боли она боялась. Знала, что та придет, но чем позже, тем лучше. Лучше к тому времени быть подальше от Киева. И уже больше ничего не знать, не слышать и не видеть.

Мара вытерла слезы, которые пролились внезапно, но облегчения не могли принести, и ногой скинула крышку чемодана. Та негромко стукнулась. И Мара закрыла глаза. Нужно идти переодеваться. До автобуса всего ничего осталось.

18. Таксист что-то плел о спорте