The Мечты. О любви - Марина Светлая

Она не ответила. Она словно бы загоралась от его ладоней, касавшихся ее бедра.

С одеждой расправилась быстро. Воздушное, будто облако, светлое мохеровое вязаное полотно оказалось лежащим на полу у их ног. То, что на ней осталось, сложно было назвать нижним бельем, потому что в нем она чувствовала себя более обнаженной, чем когда совсем была раздета. Но одновременно с этим никогда в жизни не ощущала себя сексуальней, чем сейчас. Это было непривычно и совершенно ново для нее, даже не подозревавшей, что, оказывается, Юля Малич может быть вот такой. Словно откровение открывалось.

С Моджеевского она стащила футболку тоже. И подтолкнула к дивану, все-таки заставив сесть.

— Я красивая? — требовательным тоном спросила она, стоя рядом и глядя на него сверху вниз.

— Красивая, — хрипло подтвердил Богдан, поймав ее взгляд и притягивая к себе. — Очень красивая. Самая красивая.

И она снова ловила губами его слова, чувствуя, как сбивается дыхание и как скручивает мышцы внизу живота. Сладко и больно. И его руки, считающие ее позвонки, наглаживающие поясницу, спускающиеся ниже, к ягодицам, едва прикрытым просвечивающимся кусочком пепельно-голубой ткани — не то обжигали, не то удерживали на краю. Юлька сама не поняла, как в этом водовороте оказалась между его коленей, на полу. Как стягивала с него брюки вместе с бельем. Как замирала, глядя широко раскрытыми, лихорадочно поблескивающими глазами на его возбужденный член.

Она прерывисто, тихим всхлипом перевела дыхание, понимая, что задыхается. И потянулась вперед, сначала коснувшись пальцем, потом обхватив у самого основания ствол и дотронувшись губами до головки. Языком, пробуя его. Знакомясь. Узнавая. А потом подняла дикий взгляд на Богдана и просипела:

— Если я что-то не так… скажи… я не…

— Юлька… — напряженно прошептал он. Запустил пальцы в ее шелковистые пряди, которые щекотали бедра с внутренней стороны и возбуждали его еще сильнее, и нежно привлек ее лицо к члену. Скользнул сквозь приоткрытые губы в рот и медленно толкнулся внутри, почувствовав головкой горло. Хрипло рыкнул и повторил движение, не отпуская ее затылка.

Подчиняясь ему, она лишь успевала рвано дышать и совсем не успевала думать о том, как болезненно сжимается внутри от глубоких и долгих толчков. Сначала на кончиках ресниц задержались выступившие от неожиданности слезы, а потом она расслабила мышцы как только могла. Одной рукой продолжала удерживать его основание у самого паха, а другой — гладила его живот, напрягшийся, твердый, с рельефно вылепленными мышцами. Приспособилась. Под него. Под его размер. Под его резкость. Под его нежность. Под его ладонь на своем затылке. И заводилась от того, что слышит его рваное дыхание сверху. Чувствовала сама, как жарко и холодно одновременно от намокшей ткани белья, терлась сделавшимися острыми сосками о его ноги сквозь тоненькую ткань бюстгальтера. И между движений — вверх и вниз — успевала тихонько постанывать, то почти полностью выпуская изо рта его член, то наполняя себя им до предела.

Когда поднимала сумасшедший взгляд, видела его. Как в мареве. Дергающийся от хриплого дыхания кадык. Красивое, сейчас искаженное желанием лицо, разомкнутые губы, щетину, поблескивавшую в электрическом свете. Глаза. Наверное, такие же безумные, как у нее, глаза. И от этого хотела его еще сильнее. А он, доводимый ею до изнеможения, глядя, как она втягивает его в себя, исступленно двигался, не в силах заботиться о том, что ей может быть неприятно или даже больно. Чувствовал, как дрожат ее пальцы, горит тело, прижатое к его ногам, и с хриплыми вздохами упоенно проваливался во влажность ее рта раз за разом, приближая разрядку. Отступило воспоминание о ее солоноватом вкусе на его губах, из ноздрей ушел ее запах, который еще несколько мгновений назад он, словно хищник, снова чувствовал так близко от себя. Осталась лишь острая пульсация члена, обхваченного мягким кольцом Юлиных губ, и дразнящий кончик ее языка, порхающий по головке.