Услышь мою тишину - Тори Ру

Решительно просовываю руки в длинные рукава и тону в неожиданно огромной футболке — она явно не Пашина. Этот мешок нереальных размеров из тех вещей, что предусмотрительно хранят в шкафу на случай незапланированных гостей…

Футболка опускается ниже коленей, прикрывает незавершенную сороку с безднами внимательных глаз и уродливые шрамы, спасая от провала.

Паша даже в такой ситуации остался собой и, словно нарочно, позаботился о моем комфорте.

Бодаю лбом прохладную дверь, заправляю за уши слипшиеся пряди, глубоко втягиваю влажный горячий воздух и, уняв глупый страх, выхожу.

Паша в домашних шмотках, висящих на нем как на модели, ошивается на кухне — замерев, всматривается в ливень за окном и не обращает внимания на агонию кипящего чайника.

Хватаясь за стены, бросаюсь к плите, кручу ручку конфорки, избавляю чайник от мучений, и истошный свист прекращается.

Паша оборачивается, и я нервно улыбаюсь.

Парень тоже натягивает улыбку, приглашает меня к холодильнику и широко раскрывает его:

— Вот. Доставай все! Нужно это прикончить. Порадуем матушку…

Прогоняю чудовищную неловкость, склоняюсь над гостеприимным нутром, забитым кастрюлями, сковородками и склянками с разнообразной едой и, офигев от такого изобилия, кошусь на Пашу.

В его глазах сияет священный ужас.

— Жалуется, что я редко ем и сычую дома, — сетует мой бывший друг, включая привычный сарказм. — А раньше ее не устраивало, что я пропадаю у вас и жру за троих.

Не могу удержаться и хихикаю, и он усмехается — нарочито цинично и обворожительно. Так, как умеет только он.

* * *

Микроволновка напряженно гудит, в ней что-то угрожающе пощелкивает, дом сотрясает оглушающий грохот грозы. Нагрузив посудой подносы, мы тащим их в Пашину комнату, переставляем содержимое на стеклянный столик у дивана и возвращаемся на кухню для следующего захода.

Опьянев от эйфории, я хвостом следую за Пашей, стараюсь не споткнуться о половики и пороги, хотя не отставать тяжело.

Но сегодняшний вечер выпал из времени и переместился в то прошлое, когда я еще ни в чем не уступала этому парню. Когда не было ран. Когда все были живы, и я была целой.

Перетащив в спальню все содержимое холодильника, мы занимаем диван, болтаем ни о чем, стучим вилками, но пища не лезет в глотку.

За окном шумит листва, порывы ветра и раскаты грома выламывают рамы, шлепки дождя бьют в стекло.

Паша сегодня явно не в ударе, красноречие то и дело изменяет ему — повисают неловкие паузы, и нам нечем их заполнить. Не сговариваясь, мы почти одновременно роняем столовые приборы на пол и тянемся за ними. Краснеем, делаем лишние жесты, пялимся на окружающие предметы, но те сконфуженно молчат.

Ужас обваривает нутро кипятком, от зноя все вокруг искажается и плывет. Я не знаю, о чем сейчас думает Паша, но не решаюсь на него посмотреть.

Задерживаю дыхание, чтобы не дышать слишком громко, но стук взбесившегося сердца сдержать не могу. Поворачиваюсь, чтобы сморозить очередную глупость, и застываю при виде прекрасного и до дрожи опасного парня. В его расширенных зрачках горит отчаяние и готовность пойти на все.

Чувства, сплетенные в тугой узел, ухают в солнечное сплетение, от желания ломит тело, ноет живот, кружится голова.

— Давай что-нибудь посмотрим, — умоляю я в истерике.

— Прости. Ноут давно сломан, — извиняется Паша, на его щеках пятнами проступает румянец.

Он в упор смотрит на меня, и я не отвожу взгляд.

Тогда он подается вперед и впивается в мой рот поцелуем.

Откинувшись на подлокотник, мы яростно прижимаемся друг к другу, и для меня не существует больше ничего, кроме его прикосновений и сбивчивого шепота.

Его губы обжигают и изводят, лишают воли, а руки настойчиво стаскивают одежду и гладят искалеченные шрамами бедра.

Осознание заливается ушатом холодных помоев за шиворот, я пытаюсь оттолкнуть Пашу, но он не отстраняется и не останавливается.