Услышь мою тишину - Тори Ру

Один из виновных — Ник. Это он не отпускает погибшего лучшего друга. Это он мучится и забивает на себя. После смерти Сороки его жизнь сошла с нужных рельсов и покатилась по неправильному пути.

Мы оба после утраты живем неправильно — погружаемся на дно, убиваем в себе надежды, не видим солнца, не ценим времени, отведенного нам на земле…

Мы живем не так, как должны были жить!

* * *

37

Теперь мне ясно, зачем Сорока привел меня на крышу — он хотел напомнить Нику, кем тот был. Хотел, чтобы его друг воскресил в себе стремления и мечты и был счастливым, несмотря ни на что. Чтобы жил…

И не держал тут больше Сороку.

Того же хотела бы для нас с Пашей и Стася — золотые строчки на крыльях так и не познавшего полет самолетика кричали об этом.

Мы тоже должны быть счастливыми. Пусть по отдельности, но должны.

Опираюсь ладонями о подоконник, разглядываю проезжающие внизу машины и людей, не по погоде надевших ветровки. Этим летом невыносимая жара ведет жестокую войну с ураганами и ливнями, от вчерашнего дождя не осталось и следа, лишь кое-где парят еще не высохшие лужи.

Волнение превращает кровь в густой кисель, мышцы немеют, мысли расползаются, как пугливые тараканы.

Сверяюсь с монотонно тикающими часами хозяйки, но они не проявляют милосердия — пора выходить, ковылять к остановке и ехать в Озерки.

За очередной порцией боли. За черно-белой мудрой сорокой, которая окончательно разорвет связь между неприглядным Фениксом и Стасей и освободит мою сестру.

За новой встречей с Ником.

Пульс заходится.

Я так и не определилась, с чего начну разговор. Придется импровизировать, и это хреново — «викинг» может прихлопнуть меня одной левой, если я сунусь на запретную территорию.

Глубоко вдыхаю и выдыхаю, поправляю рукава тонкой блузки, забираю трость и телефон и героически хромаю в темноту прихожей.

* * *

Серые коробки Озерков жмутся к чахлым посадкам, отделяющим их от заводов промзоны, на берегу здешнего пруда на разноцветных мотивах покрывал загорают аборигены, изнуренные зноем и духотой.

Троллейбус тарахтит, переводя дух на светофоре, рывком трогается с места и с натугой движется дальше. Он похож на меня — не может обмануть свою природу, крепко держится за спасительные провода и ни на что не способен без них.

Металлический голос призывает пассажиров быть взаимовежливыми, но перепалка кондуктора с безбилетником выходит на новый виток. Покидаю место для инвалидов, цепляясь за поручни, двигаю к средней площадке и, с трудом преодолев две крутые ступени, наступаю подошвами на проросшую сквозь асфальт траву.

Старый район навевает безотчетную тоску, ностальгию по былому, прожитому не мной…

Тянет пылью, бензиновыми выхлопами, стоячей водой и канализацией.

Углубляюсь в загаженные дворы, и чувства ощетиниваются в тревоге.

Я каждую секунду ожидаю наступления «тишины», противного писка в ушах и заброса в сознание Сороки, но этого не происходит.

Надпись о мире остается позади, меня окружают однотипные дома с полотнами развешенного на сушилках белья и хламом на балконах. Напротив подъезда Сороки агрессивно переливается вывеска тату-салона.

Мигрень обручем давит на виски, блузка липнет к вспотевшему телу, на лбу выступает испарина. Опускаюсь на доски сломанной скамейки, озираюсь по сторонам и меня обволакивают заунывные шансонные мелодии, шипение воды и масла, запахи щей и гниющего мусора с близлежащей помойки.

Здесь, в этой беспросветной черно-белой реальности, взрослели и боролись за право быть собой двое мальчишек — Сорока и Ник.

Бесшабашный юный Ник из сна вопреки всему заставляет меня улыбнуться.

Я не подготовилась к разговору, не подобрала к нему ключ. Но человек, обладавший такой улыбкой, не может быть плохим и навредить мне.

Поднимаюсь и, стиснув зубы, направляюсь к белой пластиковой двери.