Услышь мою тишину - Тори Ру

Но что я на самом деле видела перед тем, как упасть в обморок?

…Убитые грязные кеды и голубые джинсы с дырами на коленях, трещины и камешки в асфальте, ниши с переполненными мусорными контейнерами, лучшего друга Ника, одиноко бредущего по улице… Но на стройной долговязой фигуре того Ника болтался свитер в черно-красную широкую полоску, украденный из сэконд-хенда, его спутанные патлы не были сбриты на висках, как не было и короткого хвостика, что сейчас венчает его макушку.

Тот Ник был воспоминанием Сороки.

Как и слова, которыми я его окликнула. Как и неприличный жест. Как и цитата известной песни, так хорошо знакомая ему…

Потом ребята где-то раздобыли вино, поехали в Центр и поднялись на крышу.

Было ли сегодняшнее видение забытой частью моего сна про послание, или это сам Сорока подкинул мне его?

Соседи берут передышку — нежно постукивают молоточками, жужжат дрелью.

Раскрывается балконная дверь, и Ник вваливается в гостиную.

Рефлекторно вжимаюсь в подлокотник и взвиваюсь под его кипящим холодной яростью взглядом.

Диван со скрипом прогибается, Ник садится на его край, поворачивается ко мне, разглядывает, словно диковинную зверюгу, явно раздумывая, как со мной поступить.

Я ежусь. Внезапно до меня доходит, что парень слишком раздражен и обладает слишком внушительными габаритами. Ему ничего не стоит меня убить. Меня и искать-то никто не станет.

— Очнулась? — интересуется Ник, его бровь вопросительно изгибается, губы растягиваются и застывают в леденящем душу оскале. Я окончательно поддаюсь панике.

Я не знаю, насколько сильно закоротило его мозги после гибели Сороки. Я не знаю, на что он способен.

Тупая обреченность загнанного зайца придает сил.

— Да, очнулась, — пищу от ужаса и улыбаюсь. — Еще раз поздравляю тебя с днем рождения…

Ник взрывается — лицо багровеет, костяшки сжатых до хруста пальцев белеют. Он бьет кулаком по обшивке и выплевывает:

— Твою мать, да кто ты такая?

Подлокотник впивается в поясницу, отрезав путь к бегству, веко подрагивает от тика, в горле пересохло, но я продолжаю смотреть на сгорающего от гнева парня и притворяться, что не боюсь.

— Меня зовут Влада.

Он резко подается вперед и хватает меня за ворот блузки. Раздается треск рвущейся ткани, горячее дыхание обдает кожу, ледяные глаза буравят насквозь.

— Говори, почему ты выкрикнула именно это? Ты была там тогда?! — рычит друг Сороки.

Я готова снова грохнуться без чувств, но мысленно твержу одно и то же:

«Это же чертов Ник. Он не может навредить никому, кроме себя… Успокойся. Успокойся!»

Улыбаюсь еще шире и невинно хлопаю ресницами:

— Даже если бы я была свидетелем вашего общения с Сорокой, я бы не запомнила. Лол. В тот год мне было четыре.

Ник бледнеет, ослабляет хватку и с мучительной настороженностью сканирует меня.

— Откуда ты знаешь Сороку? — Я улавливаю в его голосе нотки отчаяния, с достоинством поправляю воротник и продолжаю, стараясь не выдать волнения:

— Ты видел мои шрамы, когда набивал тату. Я заработала их в аварии, в которой погибла моя сестра. Так вышло, что в той машине она оказалась из-за меня. В общем... — Я приступаю к самому главному. — Я собиралась покончить с этой дерьмовой жизнью, но Миха явился мне наяву и помешал.

— Ты что городишь, дура? — шипит Ник, выискивая во мне признаки помешательства.

Я смиренно соглашаюсь:

— Да, я дура. ЧМТ и месяц комы — что с меня взять? Но, Ник, я действительно говорила с ним так же, как общаюсь сейчас с тобой… Постарайся услышать. И я смогу тебя убедить!

Ник вальяжно откидывается на кожаную спинку, расслабляет плечи и, глядя на плафоны выключенной подсветки, ядовито усмехается:

— Какая-то ненормальная соплюха затирает дичь, и я должен поверить?

В голове гудит. Я всматриваюсь в его темный профиль на фоне сумерек, укутавших город, и пытаюсь отдышаться.