Услышь мою тишину - Тори Ру

— Естественно, чувак не выдержал… — Ник трет висок. — Рванул в Озерки, чтобы поквитаться. Его уже ждали там. Подлый удар по затылку, семь ножевых. Столкнули в колодец за гаражами, где он мучительно умирал несколько часов. А очевидцев произошедшего так и не нашлось…

Цепкие когти смертельного ужаса, разъедающая печаль и чернота самого черного оттенка — те страшные минуты я прожила вместе с Михой.

Аскетичный интерьер комнаты колышется и плывет, и только растерянный взгляд живого теплого человека, лучшего друга Сороки, удерживает меня от обморока.

Ник подводит итог:

— Так вышло, что вся эта хрень завертелась из-за меня. Невинная девочка пострадала. А чувак погиб. Обнаружили его лишь неделю спустя. Мы все тогда сбились с ног…

Тени на бледном красивом лице Ника проступают еще явственнее, но я не позволяю ему отгородиться и отвлекаю как могу:

— Что стало с убийцами?

— Все трое проходили по сто одиннадцатой, части второй. Дали по восемь лет. Но каждый из них получил свое — одного посадили на перо на зоне, другой загнулся от цирроза, а третьего до смерти забили собутыльники сразу после освобождения.

Глажу вспотевшей ладонью подлокотник, и злорадная улыбка трогает губы. Сорока давно простил своих убийц и… «не стал бы мстить», но я ощущаю ликование от того, что справедливость восторжествовала. Этих скотов больше нет на свете. За жизнь моего друга и несбывшиеся мечты его близких они поплатились своими никчемными жизнями…

Меня осеняет запоздалое прозрение: возможно, девушка Сороки до сих пор страдает и уничтожает себя так же, как это делает Ник?

— А что с Ксю? — вырывается у меня.

Ник вздрагивает, словно от удара током, опускает глаза и чиркает зажигалкой. Пристально смотрит на огонь и долго подбирает слова.

— И ей, и мне угрожали во время суда, и Ксюша… переехала. Ее семья почти сразу сменила место жительства.

— Где она сейчас? — напираю я, Ник прикуривает новую сигарету и на пару мгновений скрывается за завесой серого дыма.

— Работает бариста в кафе в торговом центре на набережной.

— Как она?

Он пожимает плечами:

— Никак…

За стенкой разражается лаем собака, где-то воет сирена, вода, наполнив невидимую емкость, с журчанием стекает в раковину, и посторонние звуки вновь поглощает глубокая вязкая ночь.

Едкий запах табака щекочет горло, впитывается в поры, накрепко прилипает к одежде и волосам.

— А как справлялся ты? — тормошу я Ника, он размазывает окурок и распрямляет спину.

— А мне было похрен — я сам искал смерти. У меня… — Он давится признанием. — Было три попытки суицида, но каждый раз успевала вовремя мать. Потом я два года ставился хмурым — тот период вылетел из моей жизни. Я бросил универ, бродяжничал, воровал — в общем, это было дно. Я бы сдох в конечном итоге, но попал в реанимацию с передозом. Отец влез в долги, отправил меня в рехаб, и там… — Ник словно натыкается на незримое препятствие и резко меняет тему. — Сейчас я в норме. Восстановился и окончил экстерном универ, поступил в аспирантуру и защитился. Рисую, освоил искусство тату. Перерыв длится двенадцать лет, но я не зарекаюсь — бывших наркоманов не бывает.

Оглушенно разглядываю Ника и скатываюсь к кошмарному осознанию — усталость, уныние и безысходность придавили этого парня к земле, и он едва ли когда-нибудь снова взлетит. Страдание Сороки разливается по моим венам, пульсирует в моих шрамах, сливается воедино с моим и становится невыносимым…

Но что-то в рассказе Ника не дает мне впасть в отчаяние. Что-то светлое проскользнуло в его кривой ухмылке, когда он вспоминал о прошлых ошибках.

— Ник… но ведь было же что-то, что вернуло тебя назад? Что-то послужило стимулом, и ты не пропал!

Он лишь горько усмехается, забирает коньяк, взбалтывает остатки мутного пойла, приканчивает его и пустыми потухшими глазами смотрит на меня. Я меняю тактику.