Услышь мою тишину - Тори Ру

Соседи окончательно сдались — усмирили перфораторы и дрели, вода в кране давно отсчитала полночь, за окном упала черная штора непроглядной тьмы.

Меня развозит от осознания — мы разговариваем с Ником. Так же как когда-то с ним говорил Сорока.

И я ощущаю волшебное единение душ, радуюсь и печалюсь, негодую и удивляюсь, и снова возвращаюсь в странные яркие времена чужой юности, которые я почти не застала.

— После школы Сорока пошел учиться на сварщика, а меня, золотого медалиста, без проблем зачислили на истфак. Мы стали реже пересекаться. Быдланы встречали меня у подъезда — затирали про понятия, задавали сакраментальные вопросы о прикиде и ориентации, жизненных приоритетах и авторитетах, — он ухмыляется, — но мне до поры удавалось слинять.

За неделю до смерти Сорока зависал где-то с Ксюшей, а я закрывал сессию. Возвращался вечером по району — как всегда, «при параде». До меня снова докопались трое орлов. Я послал их, и меня повозили по асфальту мордой.

Благодаря Ксю Сорока очень изменился — стал жестко зарубаться за справедливость, мыслить масштабно. Считал, что никто не вправе ограничивать свободу другого, верил, что нужно начать с малого, и тогда рано или поздно «маятник качнется в правильную сторону».

Он узнал про тот инцидент и поодиночке выловил каждого из моих обидчиков.

Ник переводит на меня взгляд, в нем вспыхивают отчаяние и вина. Проклятая вина.

— Я чувствовал, что это кончится плохо, — оправдывается он, — старался не светиться во дворе. Но Миха окликнул меня той фразой, что сегодня выдала ты. И днюху мою мы все же отметили — взяли в ларьке портвейн, уехали в Центр и накидались на крыше.

Я поминутно помню тот день.

Потому что тогда мы виделись в последний раз.

* * *

40

Парень шуршит картонной пачкой, вытягивает сигарету и нервно прикуривает от серебристой зажигалки. Глубоко затягивается, задерживает отраву в легких, выпускает ее и стряхивает пепел в пепельницу, ощетинившуюся окурками у ножки дивана.

Его взор устремлен в прошлое, он заново переживает события тех дней и сгорает от тупой боли.

Я знаю, каково это — мучиться от раскаяний и забивать на себя, превращаясь в ничто. Но я также знаю, как манит перспектива выговориться. Даже если ты намеренно возвел вокруг себя неприступные стены, отвадил близких и не нацелен на жизнь, ты жаждешь подобного разговора — эту простую истину объяснил мне Сорока.

— Что было потом? — Я прикасаюсь к разрисованному орнаментами предплечью, и Ник выныривает из воспоминаний.

— Дальнейшие события я восстановил по свидетельствам причастных. — Он снова подносит сигарету ко рту и втягивает дым. — После крыши Сорока направился к Ксюше, та не открыла ему. Тогда он кое-как добрался до дома, грандиозно огреб от матери и завалился спать. Утром они снова повздорили. У них вообще часто такое бывало. Нина Ивановна впоследствии очень корила себя…

Ник выдыхает, и сизые завихрения танцуют под потолком.

— Сорока был порывистым парнем — собрался, хлопнул дверью и ушел. В тот день, двадцать второго июня, на стадионе проходил футбольный матч — наша команда билась за Премьер-Лигу, вся милиция сосредоточилась в Центре. Он случайно наткнулся на Ксю — та бродила по городу. И увидел на ее лице синяки.

Ксюша расплакалась и раскололась: накануне вечером ее сильно избили. Затащили в подъезд, сломали нос, вырвали серьгу из уха. Ей никто не помог — родители были в отъезде, а соседи, все как один, не слышали криков на лестнице. Эти твари отыгрались на его девчонке. А Сорока зверел, когда дело касалось нас.

Ник наклоняется, тушит сигарету о стеклянное дно, цепляет бутылку за горлышко и снова делает щедрый глоток.