Услышь мою тишину - Тори Ру

Он не выгнал меня взашей. Не ударил. Не послал.

Теперь все в моих руках!

Двигаюсь ближе и, отделяя паузами каждое слово, громко шепчу:

— Но ведь ты уже мне веришь. И сгораешь от любопытства. Если это не так, почему я здесь, а не валяюсь в отключке на улице?

* * *

39

Ник молчит. Нет ничего хуже неопределенности, а он не выдает никаких эмоций.

Мой апломб разом сдувается, я растерянно моргаю, от бессилия ковыряя заусенцы. Все-таки я еще недостаточно мудрая для душеспасительных разговоров со взрослыми дядями.

Но если он откажется продолжать диалог, я вцеплюсь в него железной хваткой — закачу истерику, буду кричать и драться. Я помогу Сороке, и Нику помогу тоже. Потому что мое собственное сердце разрывается от боли при виде того, кем он стал.

— Ну, давай. Попробуй. Убеди меня, — выдает Ник с насмешкой.

Я не вижу ни капли заинтересованности, но внезапно улавливаю в прозрачных глазах что-то похожее на надежду. Она помогает воспрянуть духом.

Бледные сполохи на стенах исчезают, солнце окончательно скрывается за соседним домом, комнату стремительно заполняет темнота.

Ник шарит по дивану, находит пульт, и яркий голубоватый свет загорается со всех сторон, заставляя меня на миг зажмуриться.

Тереблю край блузки и принимаюсь рассказывать:

— Он похоронен в трехстах километрах отсюда, на кладбище глухой деревни, на родине бабушки. Я собирала там фольклор в прошлом году, а в этом — решила там сдохнуть…

Ник теряет терпение, и я вскрикиваю:

— На нем светлая футболка и голубые джинсы. У него высветленная челка, синие глаза и обалденная улыбка. Он любит Летова и перед смертью успел побывать на его концерте. А еще он любит свою девушку Ксю.

Друг Сороки примораживает меня к месту быстрым взглядом — в нем растерянность, боль, вина, ненависть… Неверие, удивление и шок.

Он никогда не был заносчивым крутым мачо, каким пытается казаться. Он всегда был открытым и улыбчивым мальчишкой с чистой огромной душой. Я задела его за живое и могу окончательно сломить именно сейчас.

— Мы виделись почти каждый день — я бродила по полям и лугам, и он незаметно присоединялся к прогулкам. Он стал единственным, кто сумел разговорить меня. В то же время он рассказал многое и про себя, про свою жизнь… И смерть.

Ник продолжает пялиться в пустоту, но крепче сжимает кулаки на последнем слове. Любая его реакция радует меня.

— Знаешь, Ник. — Я перехожу на дружеский тон, которым обычно трепалась с Пашей и сестрой. — Сорока не переживал за себя, был доволен тем, что имел, и никогда не хватал звезд с неба. Но ты был его надеждой. Твой внутренний мир, твои идеи, твои знания позволяли ему отодвигать границы, летать высоко, мечтать о глобальном. Он говорил, что ты — запредельно крутой и умный чувак, он верил, что тебя ждет интересная жизнь. Что ты выберешься отсюда и положишь несправедливую реальность на лопатки. Он готов был защищать тебя до последнего. Бескорыстно. И еще… ему было стыдно за этот партак.

Я киваю на выцветшие иероглифы, начертанные на плече Ника, и горячие слезы ручьями устремляются по щекам. Стираю их ладонями, но они текут с новой силой.

— Если я вру, придумай своими супермозгами хоть одно объяснение, откуда я могу все это знать? Откуда я знаю, что он называл тебя ботаном? Что ты слушал «Нирвану», что рожден двадцать первого июня? И зачем вообще мне ворошить твое прошлое?!

Напряжение звенит натянутой струной, пульс грохочет в ушах, но тут происходит необъяснимое.

— Не знаю, — признает Ник, прищуривает покрасневшие глаза, достает из кармана носовой платок и бросает его мне. — Но я не могу во все это поверить. Ничего личного, я слишком крепко держусь за разум. Потому что если отпущу, мне придет конец.

Хватаюсь за платок, комкаю его, впадаю в ступор от внезапной откровенности парня, и хриплый голос вырывается из сведенных спазмом связок: