Пташка - Ксения Скворцова

— Мне кажется, что, обретя Ардглас, ты потеряешь смысл собственного существования.

Бран фыркнул.

— Скоро мы прибудем в Корнамону, и ты поймёшь, почему я всю жизнь положил на то, чтобы выбраться оттуда. Знак моего рода — дубовый лист, но, думаешь, в Корнамоне растут дубы? Аэд и его братья ненавидели моего деда, — продолжал он с горечью, — ненавидели лишь потому, что он родился от другой жены, презрительно называя Мачешичем. Поделили лучшие куски между собой, загнав его в проклятые болота. Даже воздух гнилой там. Из восьми детей, родившихся у моей матери, выжил только я и две моих сестры.

Бран сплюнул и перевёл нахмуренный взгляд за спину Гнеде, где копошились его люди. Всякий раз, стоило сиду заговорить о своём несправедливом, как он считал, коне, его заносило, и Брану приходилось прикладывать усилия, чтобы одёрнуть себя. Он был предельно честен с Гнедой, но в его обиде и упрямых, граничащих с отчаянием попытках изменить злой рок было что-то детское, уязвимое, и сид знал за собой эту слабость. Поэтому нынче, вскочив на ноги, Бран обрушился на своих дружинников с незаслуженной строгостью.

На каждой стоянке он приказывал развести костёр рядом с Гнедой. В степи почти не было деревьев, и сид заранее запасся дровами, расходуя их лишь на обогрев своей пленницы. Гнеда была бы тронута его заботой, если бы не знала, что за ней стоял исключительно холодный дальновидный расчёт. Жертвенное животное тоже берегли и кормили до поры до времени.

Только когда пламя затеплилось возле ног девушки, а в руках у неё оказалась чаша с подогретым вином и травами, Бран позволил себе расслабиться, устроившись неподалёку.

Гнеда рассеянно смотрела ввысь.

Такого неба, как в степи, она не видела никогда. Дегтярное и тугое, оно казалось бархатной подложкой под хрупчайшие самоцветы, остро блестевшие на густом полотне. Особенно ярко, кроваво-ало переливалась звезда в подмышке Охотника. Кто ещё смотрел в эту ночь на небеса? Мог ли её взгляд встретиться со взором Фиргалла там, на крохотной гранатовой искорке?

Всё здесь было иначе, иначе пахло, иначе звучало. Ветер свистел заунывно и жалобно, и Гнеда несколько раз в тревоге оглядывалась, явственно слыша человеческий плач, но Бран спокойно и без удивления объяснил, что почти всем в поле с непривычки чудятся разные голоса.

Степной воздух доставлял особенные мучения, будоража и навевая неясную тоску. Сквозь морозную пелену настойчиво пробивались волнующие запахи, бывшие одновременно неуловимыми и призрачно знакомыми, связанными с чем-то очень важным, но Гнеда никак не могла нащупать то самое, главное, стоявшее за ними. Она проваливалась в дымку сна, и ей тут же мерещился Бьярки, но стоило девушке попытаться остановить миг, разглядеть его лицо, протянуть к нему руку, как он тут же развеивался, и ей оставались лишь снег и стужа. Гнеда просыпалась, а вокруг был только спящий стан и чёрная, настороженная степь.

Но и бескрайние просторы остались позади. Спустя несколько дней Бран повернул на запад, и через какое-то время им всё чаще стали попадаться деревья и камни. Сид не преувеличивал. Земля, в которую они въезжали, была безрадостна и угрюма. Густые, стелющиеся кусты можжевельника сменялись жёстким вереском, мхом и лишайниками. Редкий низкорослый лес не давал защиты от пронизывающего ветра, который, рождаясь на скорбных сопках, впитывал по дороге затхлую влажность болот, пробирающуюся под любую одежду.

Бран посмурнел, и вскоре сошли на нет даже его мрачноватые шутки, отчего Гнеде сделалось совсем не по себе. Он закутался в старый потрёпанный плащ, так что были видны лишь мстительно поблёскивавшие глаза, и всё чаще прикладывался к засаленным мехам с крепким вином, отдававшим кислым ячменём.