Тремор - Каролина Эванс

Шел 2010 год. Ему было 16 лет и все, что происходило с ним тогда — это музыка. Репетиции, выступления, судорожные мечты по ночам и вечная борьба за свое мнение. Если сначала правилом отца было успешно совмещать рок со школой, то чуть позже к нему добавилось новое. Тот требовал, чтобы Кирилл оставил в покое свое тело и комнату. Оба этих условий с первых же секунд были посланы им куда подальше.

Сейчас, вспоминая тот день, он и сам не понимал, откуда в нем было столько уверенности. Столько огня, какого-то неистового стального стержня. И почему после того случая он лишь укрепился в нем.

Кисти рук — вот что стало причиной, по которой отец на два дня запер его в комнате. Набив на них татуировки, Кирилл навсегда закрыл для себя дорогу в достойное будущее. Слова, избиения, поломка гитар не помогали «выбить из сына всю дурь». Поэтому, предварительно отняв средства связи, Вадим Георгиевич устроил ему домашний арест на воде и хлебе. Его жена ни слова не могла возразить на это.

Часами напролет дом сотрясали отчаянные вопли. В них было столько ярости, боли, столько пронизывающей до дрожи обиды, что любой, кто услышал бы их, тут же впал в ступор. Мама изо всех сил пыталась не выдать при отце своих эмоций. Они, как ни в чем не бывало, сидели за столом напротив друг друга. Завтракали, обедали, ужинали, делились новостями и снова завтракали, будто и не раздавались на фоне дикие, словно от раненного животного, крики. Лишь иногда ее нижняя губа вздрагивала, тут же скрываясь за журналом или книгой. Обычно это происходило, когда Кирилл звал их. Тогда отец тут же смирял ее ледяным взглядом. «Даже не думай», — читалось в нем. Она боялась даже спросить, когда ее сын сможет выйти из комнаты.

Он закрыл лицо руками. Что за демон сидит в нем? Неужели так необходимо было тогда рисковать собой? Ну, зачем, зачем? Время опять замерло, а потом развернулось вспять и перенесло его в тот день. 24 декабря 2011 года. Ровно неделя после его дня рождения, ровно неделя до Нового года. В каком-то тумане Кирилл доставал из стола перочинный нож.

В то утро крики раздавались, как прежде, а потом прервались. Они стали дребезжащими воплями.

— Я больше не могу, — выхватила ключ из ящика мама. Отец погнался за ней, и, слава всем богам, она успела открыть комнату.

Родители замерли, не в силах шевельнуть ни единым мускулом. А потом раздался женский крик. Мать упала рядом с разрастающейся лужей крови.

— Сделай что-нибудь! — проорала она, и только тогда отец побежал вызывать скорую.

— Все будет хорошо, дорогой.

Он был без сознания и ничего не мог ответить ей.

«А ведь я так и не спросил про эту бумажку. Про эту надпись», — с усмешкой взглянул Кирилл на стенку шкафа. Он не помнил, как выводил буквы на клочке листа из школьной тетради. Не помнил, как окунал ручку в кровь, что вытекала из его запястья.

— Ты сумасшедший, — сказал ему Ден, узнав об этой истории.

— Умрешь, если не станешь известным? Ты серьезно?

Тогда они сидели на крыше дома так же, как через много лет спустя с Лео. Перед ним простирался заснеженный Петербург. Гирлянды на деревьях и мостах напоминали всем о приближающемся празднике. Семейном застолье, подарках и встречах с родственниками.

Кирилл медленно повернулся к нему. Этот взгляд Ден запомнил на всю жизнь и вспоминал каждый раз, когда смотрел на него.

— Да. Увидишь, я не смогу по-другому.

По-другому он и вправду не смог. Как бы другие люди не убеждали его, что можно счастливо жить и без успешной карьеры, без своей мечты, как бы его собственный разум не пытался занять их сторону, душа всегда знала правду и жгла за каждую попытку обмануть ее.

«Было и было», — резко оборвал Кирилл свои мысли.

«Да, большая часть из того, что я делал, была полнейшим бредом. Но все уже в прошлом. Наконец-то».

Поднявшись с кровати, он пошел в сад. Кроме поездки в штаты, его уже ничего не волновало.

* * *