Шалунья - Софи Ларк

Я не могу представить Рамзеса нервным.

— Не очень, — смеется он. — Но будет чертовски веселее, если ты будешь там.

Я хмуро смотрю на него. — Ты втайне хороший чувак? Строишь больницы, школы…

— О, не волнуйся, — ухмыляется он. — Я заставлю их назвать их в мою честь.

Я смеюсь, прижимаясь к его груди. — Слава богу. Если тебе ничего не светит, я начинаю нервничать.

— Школа Рамзеса Хауэлла, — говорит Рамзес так, будто уже видит, что это написано на камне.

— Горячо.

Он обхватывает меня руками, прижимая к себе. — Я хочу показать этим детям, что именно отсюда я родом. Здесь я узнал, кем могу быть. Там, где я начал работать с Бриггсом, где у меня появилась уверенность в себе, что я могу быть успешным.

Мне тепло на протяжении всего разговора, страсть Рамзеса излучается во мне.

— Думаешь, там есть кто-то, кто мог бы стать таким, как ты?

— Скорее всего, нет. — Он смеется, потому что он действительно такой высокомерный. — Но я хочу, чтобы они были лучше. Я хочу, чтобы они были направлены вверх, а не вниз. Я хочу показать им, что это возможно.

Я целую его, и поцелуи переходят в секс.

После этого я снова оказываюсь в его объятиях, за окнами — звездное небо, вокруг — кокон тепла. Рука Рамзеса обнимает мой живот, прогоняя спазмы.

Я засыпаю в его объятиях и остаюсь там всю ночь.

Когда я в следующий раз прихожу к Табите, она смотрит на меня и сразу понимает, что происходит.

— Ты чертова идиотка.

Табита выглядит ужасно. Она сгорбилась, бархатный халат зажат вокруг нее одной когтистой рукой.

Я вижу себя в зеркале позади нее. Я расцветаю. Все во мне выглядит живым и богатым — волосы, кожа, глаза… Вот как Табита ловит меня. Так она понимает, что я снова падаю.

Потому что падение похоже на жизнь. Есть и пить, дышать, бегать и летать. Почему я так долго морила себя голодом?

— Он не такой, как Десмонд, — говорю я.

Табита смотрит на меня мутными и потускневшими, как старый мрамор, радужными глазами. — Они все такие, как Десмонд.

Гнев поднимается у меня в горле. — Мужчины или Джоны?

— Какая разница. — Это не вопрос. — Они берут то, что хотят, или покупают это. Нам повезло, когда они потрудились это купить.

Я встаю с ее старого, заплесневелого кресла, серьезно раздраженный.

— Когда ты стала такой ненавистной?

Я уже знаю ответ. Она стала ненавистной, когда стала старой и одинокой.

Вот почему я не ухожу из ее квартиры.

Я остаюсь и готовлю для нее обед из продуктов, которые принесла. Мы едим вместе и играем в криббидж. Я тасую и сдаю карты, когда приходит ее очередь — ее руки стали хуже.

Даже если ее слова для меня больше не Евангелие, даже если она больше не мой учитель, она все еще мой друг.

И я люблю ее. Я понимаю это, видя ее самой старой, самой больной, самой слабой, самой сварливой. Я все еще чувствую это тепло, когда смотрю на нее.

Я провожу рукой по ее морщинистому старому когтю. Ее кожа мягкая и тонкая, на ней проступают голубые вены.

— Эй, — говорю я. — Я люблю тебя.

— О Боже! — Табита качает головой. — Что он с тобой делает?

15

БЛЕЙК

Одеваюсь с особой тщательностью для большой речи Рамзеса.

Я знаю, что это важно для него. Я хочу, чтобы он видел, что для меня это тоже важно.

Он ухмыляется, когда забирает меня в своем новом бордовом костюме.

— Ты получил его! — восклицаю я, проводя руками по материалу.

— Пришел как раз вовремя.

Рамзес выглядит просто потрясающе в этом насыщенном, глубоком цвете, как я и предполагала. Синий — его цвет, он выбирает его чаще всего, но этот красный делает его похожим на императора.