Шалунья - Софи Ларк

— Именно поэтому я не говорю об этом, — говорит Блейк, скрестив руки на груди. — Мне не нужен белый рыцарь. И уж точно мне не нужно, чтобы ты чувствовал себя виноватым.

— Я знаю. — Я пытаюсь убрать выражение лица, которое меня выдает. — Просто мне хочется кого-нибудь убить, вот и все.

— Отлично, — фыркнула Блейк. — Потому что через пару часов мы увидим Десмонда.

Я скорчил гримасу. — Я забыл об этом.

— И это все твоя вина. — Блейк невозмутимо переплетает свою руку с моей. — Значит, это ты должен с ним поговорить.

Она наклоняется за своей сумкой для выходных. Я выхватываю ее первой.

— Я могу ее нести!

— Не так легко, как я. — Я перекидываю сумку через плечо и притягиваю ее к себе свободной рукой.

Только когда мы спускаемся к машине, я понимаю, что Блейк уже собралась и оделась. Она совсем не опаздывала. А это значит, что она пригласила меня… просто потому, что хотела.

Она спрашивает: — Чему ты улыбаешься?

— Я подумал, что в следующий раз, когда я приду, ты должна будешь приготовить для меня.

Блейк покачала головой. — Я готовлю только для себя.

— Но в этом-то и весь смысл. — Я обнимаю ее, отъезжая от обочины. — Именно поэтому ты так стараешься, чтобы потом разделить с ней трапезу. И получить похвалу за свои безумные навыки.

В нашу первую встречу я узнал, как сильно Блейк любит комплименты.

Но выражение ее лица озадаченное, даже немного встревоженное.

— Что случилось?

Она выдохнула. — Иногда я забываю, какая я странная. Я никогда ни для кого не готовила — ни разу. Когда ты говоришь, что в этом весь смысл — возможно, так оно и есть для всех остальных. Есть все эти обычные, повседневные вещи, связанные с семьей, друзьями и человеческими отношениями… Я упустила это. Я так и не научилась. И иногда я думаю, что никогда не научусь.

— Ты можешь изменить все, что захочешь.

— Можешь? — Это искренний вопрос — Блейк смотрит на меня, лицо обнажено. — Однажды они провели эксперимент над котятами — зашили им веки на первые шесть недель жизни.

— Какого хрена?

— Я знаю. Суть в том, что когда они открывали глаза через шесть недель, они не могли видеть. Они оставались слепыми навсегда. Потому что часть их мозга, которая засохла и умерла в темноте, уже не могла восстановиться.

Я кладу руку ей на затылок и притягиваю к себе, чтобы поцеловать ее согретые солнцем губы.

— Ты не слепой котенок. Твои глаза никогда не были шире. Я наблюдаю, как ты по-новому воспринимаешь мир, и я знаю, что это так, потому что со мной происходит то же самое. Мне тоже зашили веки. Но мы не сломаны до неузнаваемости. Мы все еще можем измениться — мы делаем это вместе. Посмотри, где ты находишься, Блейк.

Я жестом показываю на возвышающиеся вокруг нас здания, древние сахарные клены, шумные кафе на тротуарах — все достопримечательности, запахи и звуки Манхэттена, живые и яркие от открытого кабриолета.

— Посмотри, как далеко ты зашла. Ты здесь, где все хотят быть, на вершине мира. Но это не окончательная форма — через десять лет мы оба должны стать лучше, чем сейчас. И когда я с тобой, у меня больше мотивации, чем когда-либо прежде.

Блейк смотрит на меня, глаза расширены и блестят, губы краснее, чем в Бокка Бачиата.

— Ты меняешь мои чувства, — шепчет она. — То, что я считала высеченным на своей душе, тает и превращается в нечто новое, когда ты смотришь на меня. Когда ты прикасаешься ко мне вот так.

Моя рука ложится на ее шею, и напряжение под ней медленно ослабевает.

Когда она полностью расслабилась, я наконец спрашиваю: — Что случилось с твоей семьей?

Ответа не было в досье Бриггса. Все, что я знаю, — это то, что Блейк уже рассказала мне: она была в приемной семье. И в конце концов на восемнадцать месяцев попала в Центр для несовершеннолетних "Перекресток".

Голос Блейк понижается, его едва слышно за музыкой по радио и ветром, дующим вокруг нас.