Княжна - Кристина Дубравина

Свежий воздух не освежил. Морось, мелко капающая с тёмного неба, была отвратительной; ни глаза толком не открыть, ни зонта не достать. Хотя, последним Бек пренебрегал. Он торопился вниз по ступеням, на которых дорожку истоптали его и чужие ноги, на ходу набирал номера, какие знал наизусть: телефон Кроны, Живчика, Серого…

Нет, быть не может, чтоб Белый с бригадой своей всех перебил!.. Ну, нет. Саня, может, чёрт тот ещё, раз с таджиком тем, у которого волосы были длиннее, чем у бабы, водился, но не дурак же совсем.

Ну, не бессмертный же он, в конце концов, чтоб такую резню устраивать!..

Звонок на номер Тощего сбросился сам по себе после двенадцатого звонка. Беку ещё одну пару ребёр сломали тогда. Он стал обходить театр слева; за «Софитами» у дилера машина была припаркована в тени, какой сам дьявол напугается.

Барон продолжал звонки. Один за другим, в надежде, что возьмут, скажут… Некоторые вызовы сбрасывались сразу, а другие долгими гудками до последнего дарили надежду на вещи, о каких Беку, как мужику, держащему в страхе половину криминальных структур Москвы, было стыдно молиться.

Но исход всегда один — быстрые гудки и тихий рык ярости, бьющей по вискам чуть ли не алебардами.

Сука… Всех перебили. Каждого!.. Даже сопляка, какому Бек неделю назад руку пожал, «принимая» мальчишку, только вставшего из-за школьной скамьи, к себе закладчиком.

Даже юнца, бляха-муха, не пожалели…

Дилер сел в авто. Джип высокий, способный насквозь проезжать леса, встретил Бека мёрзлостью салона и запахом табака, впитавшегося в обивку. Трубку он кинул на соседнее кресло, за которым обычно сидел Жук — верный друг, с ним прошедший огонь и воду, самые жестокие стрелки, с каких обычно живым вернуться было невероятной удачей, и передозы, по юности едва не отправившие Бека к чёртовой бабушке.

А теперь Жук, вероятно, сидел и жарился в котле с этой самой чертовой бабушкой, уже совершенно равнодушный к дерьму, в какое Бек вляпался. По колени, по уши.

Он щёлкнул лампочкой возле зеркала заднего вида. Салон осветился грязно-желтым цветом и совсем некстати блеснул в сырых глазах дилера.

— Сука, — шикнул Бек, не понимая, на кого ругался.

На себя? Навряд ли, он просто работу свою делал. На Белого? Возможно. Но только Саня, вероятно, и не спускал на людей Бека своих цепных псов, если б не…

«Князева»

Бек провёл толстыми пальцами по глазам, растирая их так, что под веками заходили фейерверки. Захотелось тогда глотку швали передавить так, чтоб у неё от недостатка кислорода такие же мушки рассыпались. А потом кинуть её в овраг, как обещал. Волкам на съедение отправить соплячку.

И хахаля этой фрау туда же!..

Он выдохнул так сильно и глубоко, что, казалось, салон мог натопить своим дыханием. Да кто ж знал, что у сучки, своей «работой» отмывающей бабки в предприятии немца, такой ухажёр повернутый, на всю, блять, голову?! Если Бек хоть примерно бы представлял, что в понимании Пчёлы, который с какой-то невероятной для любого мужика верностью трахает одну единственную бабу, значит «короткий разговор», то вообще бы к Князевой нахрен не приближался. И без неё бы справились, скинули бы таджиков с рынка…

А теперь один. В поле, бляха-муха, не воин.

Бека передёрнуло, словно у него через горло пытались вытащить пищевод. Ну, уж нет. Воин, ещё какой воин!..

— Пиздец Князевой. И братцу её. И русому, — поклялся себе Бек и с набожностью крестьянина, за всякое счастье своё благодарящим Господа, перекрестился. Потом на шепот перешел, пока рука, трясущаяся потянулась к деревянному кресту на груди.

«Пиздец суке… Убью. Лично. Ремнём задушу тварей… А потом в лицо стрельну. Чтоб в закрытом гробу хоронили. Каждого…»

Сердце трепыхалось, как после кокаиновой дорожки, которая уже давно не дарила такого кайфа, как раньше. Бек крест прижал к обрюзгшим губам, целуя, слюнявя, осознавая в лихорадке собственных мыслей, что такие клятвы нарушать нельзя.