Солнце мое - Владимир Войлошников, Ольга Войлошникова

Короче, чтоб не утомлять вас пересказом: в саду сделали основательный ремонт. С обдиранием старой штукатурки, выравниванием стен и прочими процедурами. И теперь он стал равномерно бежевый. А они хотят, чтобы снова всякие картинки — центральный коридор расписать, и стены лестничных пролётов, и ещё этот угол и тот… Объём, короче, масштабный. И всё за три недели. Но не бесплатно же! На вопрос «сколько денег?» Альбина Константиновна несколько сдавленным тоном ответила, что четыре миллиона, но если получится, то может быть ещё тысяч триста-пятьсот сверху.

Ценники на оформительские и исполнительские работы мы, пока на этих художников учились, от преподавательницы примерно узнали. Понятно, что такой объём за такие деньги никто из опытных оформителей не взялся бы делать. Тем более, они теперь все дизайнеры(новомодное слово!), а это ещё дороже. Да ещё в сжатый срок. Но ведь мне на каникулах всё равно заняться особо нечем. Да и денежка нужна. Боюсь только, не успею…

— Альбина Константиновна, если точно пятьсот сверху — то можно и поработать с вами. Но по времени боюсь не успеть. Давайте я сейчас узнаю, если моя подруга сможет мне помочь, я возьмусь.

— А она тоже художница?

— Да, мы с ней вместе учились у одного преподавателя.

— Ну, хорошо.

— Я сейчас выясню и вам перезвоню.

Аня, как порядочная немка, ночами спала по расписанию, и поэтому с утра соображала гораздо быстрее меня.

— До двадцатого могу.

— А потом?

— Оля-я, ты забыла что ли? Я же говорила: со своими католиками в Новосибирск уезжаю.

Точно, Анька же католичка! И в те годы появилась у них такая штука: вывозить молодёжь типа в образовательно-общительные лагеря, названия которых я никак не могу запомнить и называю то реконкистой, то реформацией.

О! Реколлекции же!

— Ну хоть до двадцатого. А то ведь не вывезу я одна.

В итоге мы договорились встретиться в тринадцать ноль-ноль в садике, и я понеслась отдать своему институту последний долг — обещанную статью. Ломы были ужасные, но обещала же…

В деканате нежданно-негаданно столкнулась с нашей старостой, Олеськой. Олеська страшно обрадовалась и затрясла своими бумажками. Когда её ни встреть — всегда с кипой бумажек, самых разных.

— О! Привет! На ловца и зверь! Расписывайся!

Я взяла ручку и подозрительно уточнила:

— За что опять?

— Ты чё⁈ Стипендия!

Я расписалась в ведомости, и Олеська отсчитала мне четыре бумажки от тощей пачки: три по десять тысяч и одна — пять. Тридцать пять кусков.

— Держи! Повышенная!

— Ой, спасибо! Палку копчёной колбасы себе куплю, на кружки́ порежу и буду раз в день посасывать.

Олеська посмотрела на меня со значением:

— Радуйся, вчера половину группы срезали — сплошь тройбаны, теперь им и двадцать восемь не видать.

— Да ты чё?

Подробности расспросить я не успела, дверь в кабинет деканши начала тихонько открываться — оттуда кто-то выходил, и всё никак договорить не мог. Я подумала, что больше никаких ответственных заданий получать не хочу, и предпочла ускоренно скрыться в туман.

Ровно в час мы с Анной сидели в кабинете у Альбины Константиновны и обсуждали фронт работ. Договорились, что начнём мы с самой масштабной и ответственной части — со входов. Входов в садике, вообще-то, было три, но центральный, посередине длинного коридора между блоками, всегда стоял закрытым. Заходили с боковых дверей, сразу в блоки, если по карте посмотреть — с западного и восточного. В блоке два этажа. Стены лестничных клеток между ними следовало расписать, часть рисунка располагалась на скошенной поверхности, часть — на высоте, и в этом была особенная сложность. И именно с этого места мы начнём вдвоём. Сделаем до двадцатого сколько успеем — посчитают нам напополам, остальное я по мере сил буду одна колупаться.