Солнце мое - Владимир Войлошников, Ольга Войлошникова

Бонусом обещали кормить, выдать рабочие халаты и окружить практически материнской заботой. Вот вам список с образцами иллюстраций, разместить вот в таком порядке, начать можно прямо сейчас, материалы готовы, забрать у завхоза.

Вот такое я люблю! Конкретика. Хотим вот это за такую цену. И нам не париться с выбором, и клиент потом не скажет, что не то нарисовали.

Мы переглянулись.

— Ну, чё, сразу пошли?

— Да пошли!

Вот так внезапно короткая фаза безделья сменилась интенсивным созидательным трудом.

Мы нарядились в синие рабочие халаты и сразу стали похожи на Винтика и Шпунтика из сказок про Незнайку.

— Знаешь, Ань, когда детство заканчивается? — философски высказалась я, перебирая выданные нам картинки.

— Когда появляются свои дети?

— Не-ет. Когда ты понимаешь, что летом людям тоже надо работать…

И мы начали впахивать, потому что время реально поджимало. Задерживались часов до девяти — пока ещё домой идти относительно нестрашно — и сторож отмыкал для нас запертые с семи вечера ворота. Утром садик открывался тоже в семь, но мы приходили к половине девятого, иначе прибывающий сплошной поток людей грозил снести нас своим напором. Это мы во вторник поняли. Пришли к семи — ну, вплоть до самого завтрака работать решительно невозможно. Мало того, что люди непрерывно идут, а мы пол-лестницы заняли. Они ведь ещё и пытаются с вами разговаривать, советы давать, указания… Так что на следующий день мы пришли к завтраку, поели питательной манной кашки с сырными бутербродами и какао, и с бодрой душой принялись за работу.

В среду вечером я вернулась домой как раз в тот момент, когда шли вечерние новости. Бабушка стремительно как никогда открыла мне дверь и бегом вернулась в зал.

Телевизор равномерно бормотал. Баба Рая страшно ругалась.

Она вообще из тех людей, которые при виде несправедливости не тушуются, а выхватывают шашку из ножен. Это она сейчас, конечно, старенькая, а когда война началась, ей было тридцать. Дед, директор сельской школы, сразу ушёл на фронт. Она осталась одна с четырьмя малолетними детьми и практически неходячей свекровью на руках.

В посёлке почти не осталось мужчин, разве что старики.

Бабушка стала:

— директором школы,

— народным депутатом,

— председателем колхоза.

Они пахали на коровах и всё до последнего зёрнышка отдавали на фронт. Да, не голодали, потому что были большие хозяйства, но тосковали по хлебу — пекли из тёртой картошки. Вы пробовали дрожжевой хлеб из картошки? Он плотный и синий, как-то раз бабушка испекла нам, чтобы вспомнить…

Её старшему сыну, Саше, было десять лет. Дочке Заре восемь. Они ездили в лес, заготавливать на зиму дрова, потому что больше было некому…

Дед вернулся после ранения под сердце. Счастье было, что пришёл. Но война догнала его через восемь лет — поехал на обследование в Омск, на пароходе, и в дороге сердце остановилось. Саша, тот самый, первенец, который уехал учиться (тоже на учителя) пришёл встречать отца, а получил тело.

А бабушка осталась, беременная последним своим ребёнком, моей мамой. Ей было всего сорок. Ушедшему деду — сорок два.

Моя матушка была десятым ребёнком. ДЕСЯТЫМ. Каково их было всех поднять? Но это были железные люди.

Надо. Такое вот короткое слово. Надо — значит, будет.

Она дожила до глубокой старости, сохранив бодрость духа и нетерпимость к собственной слабости.

И вот теперь она страшно ругалась… и, кажется, плакала⁈

Я забежала в зал.

— Сволочи!!! Оля, ну какие же сволочи!!!

Я упала на диван рядом с ней, уставилась в экран.

Что… Что⁈ Как же так, неправда… Мозг отказывался верить. Сердце отказывалось…

Террористы взяли в заложники больше тысячи человек… Дети, женщины с новорождёнными, все подряд… Больница??? Камера выхватывала плачущих в отчаянии родственников… Как такое вообще может быть, люди…

Нет, не́люди…