Солнце мое - Владимир Войлошников, Ольга Войлошникова

Мегет — это ещё одна деревня, между Иркутском и Ангарском.

— О! В Мегете хлеб очень вкусный, я знаю. Наши при случае всегда старались заехать купить.

Он улыбнулся:

— Только хлебная база — это не то место, где хлеб пекут. Там зерно хранят.

— Да⁈ Вот я лошарик! Кстати, а тут продуктовый какой-нибудь есть по пути? Давай молока купим в коробочке? Будем гулять и пить. И булки лопать. Булку хочу с молоком, прямо помираю!

Господи, что ж за болтливость на меня рядом с ним сваливается, а? А ещё мне нравится, как он на меня смотрит и улыбается.

Мы купили пачку молока, догуляли до хлебозавода, набрали булок и решили посидеть на Сквере, тем более что там фонтан, и радуги вокруг него — красиво… Сели в боковой аллейке, под лиственницами, налопались булок с молоком, хохотали по всякой ерунде, а потом Вовка притянул меня к себе и поцеловал так нежно, что у меня в голове закружились какие-то цветные узоры, как в калейдоскопе. Да, бывает со мной такое удивительное. И хорошо, что я сидела, потому как ноги совершенно отказывались ощущаться, как будто растворились в тёплом золоте. Странно, да?

08. ВРЕМЯ МЕЖДУ

СЕКОНД И ЗИМА

Папин паджерик стоял у входа. Пруха!

Я встала на нижнюю ступеньку ведущей в магазин лестницы и положила руки Вове на плечи. Прям распирало как в детстве заявить: «Я большая!» Правда, я и с этой ступеньки была заметно ниже него, и даже если на вторую встать… зато ему не так сильно ко мне наклоняться. Вовка аккуратно поцеловал меня в щёку. Ну, не принято у нас посреди улицы в губы целоваться. Но всё равно нежно и тепло…

— Кстати!.. — я выдернула из сумочки листочек с ручкой и написала свой домашний номер: — Держи, мало ли.

Он сложил записку в карман рубашки:

— Если всё нормально, в следующие выходные так же?

— А давай к десяти на ГЭС, до лесочка пройдёмся?

— Давай! В лес я тоже с удовольствием. Всё, я побежал.

Я посмотрела, как он заворачивает за угол и начала подниматься по длиннющей лестнице. Сколько здесь ступенек? Тридцать, наверное. Или сорок. Возвращаться к началу и пересчитывать не хотелось.

С тренерства отец ушёл где-то с год как. Дела вёл с Аллой Алексеевной на двоих, хотя всё время представлялся как «старший упаковщик тары».

Крутиться пытались они по-всякому. Начинали с обуви — про сандалии-то я уже рассказывала. Привозили и отличные итальянские сапоги. Жаль только, сплошь на высоком каблуке, а я каблук ношу разве что маленький. Высоты боюсь, ага.

И мех с дальнего востока, норок в основном, шапки шили. Хватались за всё что могли, мда.

Секондом вот занялись, наверное, с полгода как. Только расчухала я его прелесть не сразу. Обычно же секонд хенд — это самое дно, то, что продаётся на развес. В таких магазинчиках тоже можно что-то хорошее найти, но для этого нужно тонну заношенных шмоток перебрать. А отец с Аллой Алексеевной возили не дешманский, а штучный товар, качественный, с каких-то специальных распродаж. Половина вещей была и вовсе новьём, в заводской упаковке. Как-то они исхитрялись скупать у фирм с большими скидками остатки коллекций прошлых-позапрошлых годов. Для шокированной России это был почти высший пилотаж.

С этими мыслями я, наконец, преодолела лестницу и дёрнула дверь.

Внутренность помещения начала приобретать законченный вид. А посреди недооформленного разгрома сидели отец с Аллой Алексеевной и пили чай.

— На одном чае с печеньем жить — так и помереть можно! — поприветствовала я их.

— Ольгуня! — обрадовалась Алла Алексеевна. — Чай пить будешь?

Это у них прям лозунг заведения.

— Буду.

— Садись, доча! — папа налил мне кружку. — Рассказывай.

— А чего рассказывать? Хотела попросить вас, как за обувью поедете, привезти мне сапоги без каблука. Я на таких цырлах не могу, сразу ноги болеть начинают.